Но тот сон! Он явно исходил из подсознания Ганна. (Да и в моей голове под темно-каштановыми волосами тоже полно всякой подсознательной ерунды.) Не секрет, что чужие сны — сплошная скука до тех пор, пока в них не появляетесь вы собственной персоной; излишне останавливаться на деталях, перейдем к главному. ( «Сегодня мне приснился удивительный сон», — говорит Питер. «А я там была?» — спрашивает Джейн. «Нет, — отвечает Питер. — Представляешь, я и Скип были в лесу» и... т. д. Джейн не слушает, и кто станет ее в этом винить? Притворный интерес к снам партнера — одно из немногих средств, позволяющих сохранить даже натянутые отношения.) Итак, это сон, который Ганн уже пару раз видел. Приходит пожилой бородатый мужчина, чтобы взять его мать с собой в кино. Это не ее любовник. (Официально заявляю, что это гей, его партнера не так давно сожрал рак, и Анджела сжалилась над ним.)
Маленький Ганн знает, что это не любовник матери, но не доверяет этому старому педику. «Я просто друг твоей матери, — говорит усатая физиономия. — Тебе нечего бояться, я не заберу ее у тебя. Ты можешь мне доверять. Ты ведь знаешь, что можешь доверять мне». Но узкоплечий Ганн превращается в олицетворение миниатюрной грозы. Его лицо разгорячено, обнаженная грудь выражает неприкрытые чувства в ожидании того, как сцена прощания обретет языковую оболочку. Друг его матери сидит на кушетке, Ганн стоит перед ним в открытых спереди ботинках цвета электрик и чепчике, в левой руке у него новый спичечный коробок «Мини Купер» — вот такова цена компании его матери, предполагает он. Приходящая няня разогревает в кухне спагетти. До Ганна доносится сперва какой-то «бум», а затем звук постепенно выходящего из конфорки газа. Когда его мать повернулась к зеркалу, чтобы в последний раз проверить, все ли в порядке: бежевый макинтош, розовато-лиловый шифоновый шарф, медного цвета кудри, зеленые тени, — он собрал всю свою «силу» в кулак и, угрожая им господину Безобидному, сильно ударил последнего прямо в бородатую челюсть. Маленький Ганн, охваченный гордостью и стыдом, считает, что должно последовать что-то большое, глобальное, будто смена научной парадигмы. Но мужчина, сидящий на кушетке, лишь ухмыляется и не думает поднимать с колен свои ладони. «Это лишнее, мой друг», — шепчет он, вставая и ероша теплые волосы Ганна. Затем обращается к Анджеле: «Машина ждет». Анджела целует Ганна в щеку, оставляя на ней отпечаток губной помады. У них есть свой секрет: ему можно ложиться спать, не смывая его. Губы у нее теплые и липкие. У двери она поворачивается к нему еще раз и посылает воздушный поцелуй. Бородач машет ему рукой и подмигивает. И Ганн тоже машет, пока медленно растягивается коридор и удаляется дверь. Он машет, улыбается и говорит про себя: «Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу...»
Я тоже бормотал похожие непереводимые слова, когда проснулся. В поту и возбуждении. Одеяло, прикрывающее лишь ноги, смято. Попытки проникнуть снова в пределы сознания, сопровождаемые шаткой походкой и непристойными песнями. Затем присел на кровать, тяжело дыша и удивляясь стойкости просыпающегося мира: комната, шумный транспорт, погода. Вот уже зовут вниз: принесли колумбийскую марихуану и несколько небольших доз кокаина; искренне — чуть было не вырвалось «покорнейше» — благодарю за то, что все это время я находился здесь. Трудно себе представить, но ведь вам приходится проводить так ночь за ночью. Должно быть, это требует привыкания...
На всякий случай мне пришлось сходить к агенту Ганна, Бетси Галвез. Представляете, я никак не могу усадить себя написать эти четырнадцать сцен. Эта постоянная писанина вызывает непрекращающиеся отклонения от начального намерения и сонливость. Вообще-то у меня написана большая часть сценария — так называемые значимые сцены, и Трент считает меня Богом, но неужели вы думаете, что я могу заниматься только работой? Я включаю компьютер Ганна, жду, когда закончится эта нудная загрузка, и вот на десктопе появляется улыбающаяся Пенелопа. Вынужден признать, что в компьютере существует файл без названия (как и киносценарий «Люцифера») — этот файл назывался по-разному: «Кое-что», «Как бы то ни было», «Последние слова», «Почему я не знал» и «Долбаный рай», и он свидетельствует о моем уклонении от выполнения взятых на себя обязательств. Вы должны знать его содержание, вы ведь читаете его. Это всего лишь повествовательная версия блокбастера, «романизация» (так, кажется, по-научному это называется), но вы, разумеется, в курсе, что версия получилась гораздо хуже. Я будто постоянно борюсь с тем, чтобы не писать о Деклане Ганне, а писать о себе.