Боюсь, они снова заставляют меня разглагольствовать, хотя сердце к этому совсем не лежит. Честно говоря, у меня хронический гастрит и не сильная, но глубокая головная боль в районе глазных яблок. Что-то мне стало... не по себе... сразу после нашей с Харриет поездки в «роллсе». Как приехали... и...
— Восемь из десяти, — продолжаю я, как вдруг что-то странное начинает происходить в желудке Ганна, словно полупереваренная рыба делает сальто. — Удачное соотношение, это доказано, вспомните об успешной долгосрочной рекламной кампании «Вискас». Я имею в виду, восемь человек из каждого десятка. Об успехе я уж позабочусь.
Все они здесь вовсе не ради Люцифера, а просто ради ясновидящего, хотя делают вид, что им интересно, и хихикают, когда нужно. Я уже было собрался вытащить кого-нибудь из кружка английских поэтов, например сидящего, скрестив ноги, в самом темном углу, как вдруг живот Ганна устроил настоящее веселье, и взволнованный постовой прислал срочную телеграмму: «Отправляйтесь в туалет сейчас же, или вам придется на месяц забыть о своих знакомых. Может, вы и первоотступник, и правитель ада, но публично сбросить бомбу себе в штаны — значит добровольно отказаться от общения с этими людьми».
«Это все жирная пища, — думаю я, как и вы в подобных случаях, относя сигареты, выпивку и наркотики (не говоря уже об отсутствии гигиены при ХХХ-клюзивном анальном сексе) к категории, почти не влияющей на ваше самочувствие. — Должно быть, это все ужасно жирная пища».
— Очень сожалею, — говорю я, — но мне придется на некоторое время отлучиться. Боюсь, что-то непредвиденное... да. Я моментально вернусь.
— О боже, — доносятся до меня слова Лайзетт, — мы что, должны теперь разговаривать между собой?
Но даже после того как я вышел, положение мое было аховым. Полдюжины чуланов и гардеробных, и вот, когда мой анус уже вовсю отплясывает модный шимми под ритмы карибской сальсы, я наконец-то обнаруживаю дверь, которая открывает моим глазам всепрощающую белизну ванной комнаты; здесь, разрешив конфликт с неожиданно отказывающимся расстегнуться ремнем брюк, я приземляюсь на толчок.
Гримасы, которые вы знаете по мультфильмам, сменяли друг друга в сопровождении бурного оооханья и аааханья. Я узнал, что такое холодный пот, слезы, дрожь, стиснутые зубы и целая палитра звуков, используемая престарелым пародистом, изображающим животных. Картина, открывшаяся вашим глазам, доставила бы вам настоящее удовольствие: сопение, кряхтение, ложный финал, тройная концовка и, наконец, блаженное облегчение, но и оно не смогло противостоять хулиганским выходкам кишечника. Да уж, выглядел я просто смешно: ни дать ни взять подавленная и раздосадованная обезьяна, но не в этом дело. Я сам на это согласился. «Поступай со своим телом так, как ты хотел бы, чтобы оно поступало с тобой». Вполне справедливо. Но меня беспокоило чувство... то ли... Нечто странное, меня все не покидало подозрение, что за мной кто-то постоянно наблюдает. Одевшись, я облокачиваюсь на раковину и с непокорным раскаянием не могу оторвать взгляд от отражения собственной оболочки. «Может быть, здесь повсюду скрытые камеры», — думаю я, но, даже думая об этом, я знаю, что занимаюсь самообманом. Говоря о наблюдении со стороны, я имею в виду совсем не то, о чем могли подумать вы: «Вы недавно, поэтому вы не знаете...»
Застегивая свой костюм от Гуччи, я вижу в зеркале, или мне так кажется, как от присутствия поблизости какой-то бестелесной субстанции меня охватывает дрожь, начинает шатать, то тут, то там появляется либо опухоль, либо синяк.
В ванной комнате никого нет, кроме меня и воняющих радиоактивных осадков из моей термоядерной задницы. Скажете, что у меня слишком богатое воображение, но я уверен, что слышу шуршание...
— Очень смешно, — говорю я вслух, возвращаясь к зеркалу, кранам и мылу «Камей», — просто уржаться.
Английский поэт (чье издательство недавно приобрел «Кудесник топора», чтобы публиковать свою кудесничью поэзию) обеспокоен. Его мучает мысль о том, какие ужасные поступки он мог бы совершить в гипотетических ситуациях карт-бланша.
— Но если есть выбор между тем, чтобы пытать какого-нибудь негодяя, потому что вам приказывают, — говорит Трент Бинток по моему возвращении, — я имею в виду, если вас подвергнут пыткам в случае вашего отказа... — Произнося это, он с большим удовольствием, улыбаясь, скрежещет зубами, полагая, что это создает более «драматическую дилемму».
— Нет, нет, — говорит поэт. — Это ситуация, когда находишься под полным контролем. Ведь ты представляешь собой лагерное начальство, понимаете?
— Но я-то уж точно не буду представлять лагерное начальство, — говорит Лайзетт.