— Это тот самый парень, который позже приоткрыл завесу над событиями в Ми-Лае96 во Вьетнаме, — говорит Тодд. — Если бы не он, эта резня была бы навсегда скрыта.
— Все же, — говорит Трент (а я-то знаю, что сквозь опиум он представляет себе сценарий о произошедшем в Ми-Лае: забегающие вперед кадры, сатанинское пророчество), — восемьдесят процентов, эта цифра угнетает. Я имею в виду то, что из десяти только два нормальных человека, так получается?
— Вот и нас здесь как раз десять, — отмечает Джек. — Кто есть кто? Кто уверен, что он среди этически настроенных двадцати процентов? Давайте проведем тайное голосование.
«О да, — думает английский поэт, — какая, черт побери, замечательная мысль...»
Сроду не думал, что дойду до восьмидесяти процентов. Никогда ничего подобного не было. Конечно, я тут же сообщил об этом в ад. Естественно, ведь цифра звучит просто ошеломляюще: «Восемь из каждого десятка. Вы слышите? На меньшее я не согласен. Мы должны возделывать почву, мы должны лучше возделывать почву...» По правде говоря, я был настроен на пятьдесят процентов. Да для меня за счастье было бы получить и двадцать. Вот это было мое число — двадцать процентов. Два из каждого десятка. Вполне достаточно, чтобы утереть нос Старику. Сегодняшние данные, должно быть, Его ой как раздражают. И поделом Ему. Сам виноват. Да, да, да. Эти заповеди. А как насчет их, а? «Чти отца твоего и мать твою». Ммм... да уж... «Не желай жены ближнего твоего». Извините, но на некоторых жен без слез не взглянешь. «Возлюби ближнего как самого себя...» Даже тогда я считал, что это все совсем несерьезно. А он, вообще, может быть серьезным? «Не убий». (Если бы вы следовали хотя бы этой заповеди! Тогда Распятие и весь Новый Завет стали бы невозможны. Но все было подготовлено для меня.) «Не возводи ложного свидетельства на ближнего своего». Только послушайте, вот умора. Все это означает, что в рай никто не попадет.
Припоминаю, как Петр получил свою униформу и компостер. Прошло время. Теперь он жалеет, что не прихватил с собой журнальчик. Кабинка с турникетом постепенно начала... приедаться. В то время как нам пришлось нанимать новых сотрудников. Каждый день торжество. Там, внизу, проводил по три с половиной часа в неделю. Остальное время отдыхал, лежа в раскаленном гамаке, вытирая мирровые слезы.
Послал Ему телеграмму: «Несмотря на то, что Вы, Ваши дела и т. д. так далеки от меня, сообщаю Вам...»
Безжалостная тишина. Как и прежде, никакого чувства юмора. С другой стороны, прошло не так уж много времени, как я послал эту снисходительную остроту, но скоро заметил, что стойки ворот пришли в движение. Не нужно было намекать так явно. Началось все с жаждущих, которые раздевались перед Чистилищем, хотя должны были угодить прямо к нам. Затем воры, совершившие кражу лишь раз. Странный раскаявшийся прелюбодей. Целые поколения недовольных отцом или матерью. Подождите минутку, подумал я. Это несколько... я имею в виду, вы ведь не можете так вдруг... Но Он мог. И Он поступал так. «Дорогой Люцифер, — следовало бы Ему ответить, — спасибо за твои конструктивные предложения...» Я бы это оценил. Но ничего, ни слова. А потом и меня же называют нахалом.
Après déjeuner97 в аду снова и снова появляются подобные шуточки, порядком набившие оскомину. Обстановка, полагаю, вам знакома: расслабленные пояса, от вина и гашиша в голове туман, всем процессом руководит джин, в воздухе стоит запах портвейна и бренди, необузданность тела, чья-то бессвязная болтовня... «В чем состоит величайшее зло?» — говорит кто-то. Обычно это Таммуз, чья склонность к рефлексии может иногда приводить в ярость, или Асбиил, который просто любит поспорить. Они буквально помешаны на пытках. Настолько, что иногда впадают в отчаяние. В конце концов, после нескольких часов болтовни о тисках для больших пальцев, горячих башмаках и дыбе я говорю им: все, что нам нужно, — система. Без системы, без видения всей картины, без машины, которую стоит лишь раз завести и она будет работать сама без перерыва, наша работа — просто вандализм.
Возьмем, к примеру, пытку. Чего вы ждете от пытки? Вы ждете страданий жертвы, вероятно аромата страха, parfum98 боли, разоблачения рабской зависимости от тела, постепенного возврата к торжеству плоти над духом. Вы ждете, что жертва лишится стойкости перед лицом неминуемо растущего соотношения: удовольствие, движимое вами, растет пропорционально ее страданиям, ваши возможности получить удовольствие превышают ее возможности страдать; размер ее страданий соответственно никогда не будет достаточен. (Что меня раздражает в пытках, так это то, как много требуется времени, чтобы жертва смогла осознать невозможность компромисса. Мучителю ничего не надо от нее, кроме страданий. Истязуемый то и дело болтает, хнычет, называя имена, раскрывая тайны, рассказывая о взятках и обещаниях. Язык заставляет ее — если он еще в ее распоряжении, если его еще не отрезали и не поджарили — утвердиться в вере, что это поможет. Добровольное молчание жертвы, изредка нарушаемое криками и стонами, — знак того, что в ее сознании происходит сдвиг, что она полностью осознает ситуацию.) Вы также ждете деградации жертвы в ее собственных глазах, разложения всего того, что присуще личности, развития из субъекта объекта. Вот почему первоклассные мучители принуждали своих жертв вступить в необычную связь с инструментами пыток прежде, чем эти инструменты были использованы по назначению: плеткой нужно ласково провести над плечами или поясницей; розги, стрекала, хлысты, палки с металлическими наконечниками, дубинки нужно поцеловать, поласкать или проявить свое почтение как-то по-другому, будто они сами являются чувствующими субъектами, а истязуемый — объектом их внимания. Вам хочется показать жертве, что вы контролируете все во вселенной, в вашей вселенной, и вся прежняя иерархия лишена юридической силы.