Пенелопа — более или менее мирская версия. Поэтому я не говорю с ней о Боге или непостоянстве Его любви, нет, о долгом, мучительном, бесконечном наказании, которое мир преподносит тем, кто пытается жить по законам правды и приличия. Я с горечью говорю ей о том, как день за днем она борется с мыслью, что сопротивление бесполезно и что все в конце концов оборачивается дерьмом, зло всегда побеждает, люди... люди ни на что негодны. Ее собственная боязнь лжи — не больше чем заблуждение о духовном величии человека, достойное лишь сожаления, и что лучшее, что она может сделать, — залепить себе хорошую затрещину, да посильнее.
Некоторое время она сопротивляется. Если бы меня не было какое-то время поблизости, — довольно долго, — быть может, сила, с какой она оказывала сопротивление, меня бы и поразила. Но этого не происходит. Я настаиваю, все это мне надоедает. Пора играть роль плохого полицейского. «Ну, ты, тупая сука. Ты ведь знала, что этим кончится. Дерьмо везде, все дерьмо, ты, жалкая обманутая идиотка. Опустись на колени, обопрись на руки и окуни в него свою дурацкую высоко поднятую доверчивую здоровенную рожу. Ну, давай же! Всегда есть лекарство». Так продолжается до тех пор, пока с ощущением того, что в груди, в самом ее центре, появилась ледяная трещина, отлично зная это и не имея не малейшего понятия, что предпринять, она ловит такси у недавно открывшегося бара в трех кварталах от квартиры, где живет с Декланом Ганном. Я помню мои последние слова, обращенные к ней. Произносил я их не впервые. И конечно, не в последний раз. Я медленно прошептал ей: «Воспользуйся этим...»
♦
В свое время я слышал много пустой теологической болтовни, направленной в мой адрес, но, согласно одной из самых идиотских теорий, которая мне встретилась, Иуда Искариот был мною одержим, и я заставил его предать Христосика. Ну кто сможет мне это объяснить? Вообще-то даже не пытайтесь. У меня есть этому свое объяснение. (Мне известны все трактовки.) Объяснение таково: миллионы людей во всем мире, пребывающие в здравом уме, считают, что я желал распятия Христа. Позвольте мне прямо спросить: эти люди, они что, умалишенные? Распятие Христа было осуществлением ветхозаветных пророчеств. Распятие Христа должно было возобновить работу механизма отпущения грехов. К чему это могло привести? В ад никто бы тогда не попадал.
Ну, так объясните мне, с какой стати я должен был содействовать всему этому?
Однако я действительно присутствовал на Тайной вечере. Тринадцать парней в сыромятных сандалиях, у всех мокрые подмышки, все пердят, крошечная комнатушка (Леонардо104 отдыхает), плохая вентиляция, чадящие лампы, странный сдержанный и нечестивый апостольский треп, острый запах плохого дешевого вина... А знаете, чем я занимался в тот вечер? Пытался пробудить у Иуды чувство вины. «Ты, несчастный ублюдок. Ты знаешь, что поступаешь неправильно. Всего тридцать долбаных серебряников? Ты, ничтожный сукин сын, не делай этого, мать твою. Прислушайся ко мне. Прислушайся к голосу своей совести! Враг рода человеческого сбил тебя с пути истинного, но еще не слишком поздно передумать и спасти свою душу. Прислушайся к гласу божьему, Иуда Искариот. Твой час пробил. Ты на грани того, чтобы обречь свою душу на муки адские до скончания веков — и все ради чего? Тридцати долбаных серебряников! Не делай этого, Иуда!»
У него просто каменное сердце. Если хотите знать, повесить его было мало105. И вообще это несправедливо. Несправедливо считать, что то, как он сопротивлялся, делало ему честь. Это было, как и в пустыне, — Старый Пидор за работой. «Но Господь ожесточил сердце фараона»106. Да уж, за все эти годы Он ожесточил много сердец, и сердце Иуды Он тоже ожесточил.
Несмотря на все это, несмотря на нечестную борьбу, несмотря на Его мошенничество, я почти пригвоздил этого придурка к позорному столбу (прошу прощения за каламбур), запугав Пилатом и Прокудой.
Что написано, то написано. Несмотря на мое разочарование в тогдашнем правителе Иудеи, у меня на долгое время сохранился приятный высокохудожественный образ уравновешенной амбивалентности его печально известного вердикта. Значительность единственной паузы, ее мрачные последствия: я написал совсем не то, что хотел написать. Меня будут судить по тому, что я написал. Кажется, то, что я написал, появилось на бумаге само по себе. Я не должен был писать того, что написал... Quad scripsi, scripsi107. Тавтология моего вывода со всей его gravitas108 и идиотизмом. Он написал это ближе к обеду после утра, протяженность которого не измеряется часами. Им воспользовались силы, неподвластные ему, они измучили его и оставили, как лихорадка или грипп. Он едва держался на ногах, его бросало то в жар, то в холод, будто все тело окутало дождевое облако, которое затем рассеялось, подставив плоть под горячие солнечные лучи. Кровь пульсировала у него в ушах, периодически наступала глухота, когда он слышал только биение своего сердца, перед его глазами стоял узкий туннель, в конце которого парили светящиеся духи. Я не отдал его без боя, могу вас заверить.