Ты Царь Иудейский?
Ты говоришь это.111
Об эллиптичности стиля Сыночка не стоит и упоминать. Если бы он произнес лишь: «Нуда, царь, тупоголовая твоя башка, бьюсь об заклад на твою последнюю рубашку», — прокуратор отпустил бы его как юродивого; но тон его ответа совсем не подходил для данного случая, голос звучал в лучшем случае бесстрашно, в худшем же — презрительно. «Не чувствуй себя оскорбленным». Я опять принимаюсь за свое. «Он не желает оскорбить. Не принимай поспешных решений, мать твою». А в это время заседатели синедриона112 кудахчут, как стая взъерошенных индеек, а солнце сеет смуту на их бумерангах и копьях. «Скажи им, к тебе это не имеет ни малейшего отношения. Скажи им, чтобы они сами его распяли, коль он их так нервирует».
Пусть при этом будет нарушен закон, о чем хорошо известно и Каиафе, и Пилату.
«Здесь чертовски жарко», — произнес прокуратор, не обращаясь ни к кому определенному. Затем он велел пленнику: «Ступай за мной внутрь здания».
Было самое время позаботиться об укреплении своих позиций. Я отобрал crème de la crème, так сказать, сливки своего воинства, и рассредоточил их вокруг Иерусалима. «Скоро начнется заварушка, — сообщил я им. — Я совершенно уверен, Он воспользуется толпой. Я хочу, чтобы вы были там. В самой гуще событий, понятно? Я хочу, чтобы вы увещевали каждого, подойдя к нему так близко, что становится осязаем запах его ушной серы. Все ясно? Чтобы на каждого человека в толпе пришлось, как минимум, трое вас. Это понятно? За дело».
Я немного поработал над Пилатом в претории. Старался изо всех сил, хотя эта работенка была искажена иронией самой просьбы. В любой другой день его терпение давно бы уже кончилось после того, как он выслушал наглые, грубые ответы Иисуса и все его поп sequiturs113. Он не задумываясь подписал бы приказ о его распятии, пока его мысли были где-то далеко. Как того требовало его положение, большую часть времени он проводил в зале суда, колеблясь между странным ощущением родства с никудышным человеком, что стоял перед ним, и необычайно твердым убеждением, что если обвиняемый не будет казнен, то станет причиной его собственного падения. Лицо и руки у него горели. Ни одна лампа не была зажжена (для чего нужен свет отбросам общества и лучам света, чьими устами вещает Господь Бог собственной персоной?), но его неровное дыхание доносило до него запах горящего масла. Сегодня он попросит Клавдию, чтобы она приготовила ему целебное снадобье. Мысли рождались и исчезали в пустоту, как ожоги, что не вызывают боли. У него возникло (с moi114 милостивого позволения) непреодолимое желание проникнуть в суть загадок подсудимого. «Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за меня...»115 Но его язык — все эти «царства», «служители», — они возвращали его в его собственный мир, в котором он был Понтием Пилатом, римским наместником, прокуратором Иудеи, города, который готовился к празднованию пасхи, где питавшаяся сплетнями толпа за дворцовыми стенами и группа духовных лиц из числа полиции нравов грозили ворваться в его дворец. Но я все равно продолжал бороться, поражая терпением его самого и стражников его. На его лице появилось невиданное прежде выражение, значение которого не смогла бы разгадать и его собственная мать, выражение это можно было растолковать как «продолжайте в том же духе» или «истинное блаженство», как окончательное решение или терпение, похожее на проявление дружелюбия. Я не нахожу никакой вины в Этом Человеке116. Слова упали на пол, словно лепестки генцианы. И вспотевший центурион обменялся со знаменосцем взглядом, в котором сквозило сомнение: «Маркус, это сон».
Нет, это был не сон. Я ужасно устал, не боюсь вам сказать, и испытывал гораздо более сильную боль, чем обычно. Все эти колебания туда-сюда, туда-сюда вызывали полнейшее истощение. Знаю, что это вопрос риторический, но все же: вы хоть представляете себе, как трудно искушать человека, не имея ни малейшего понятия о его судьбе? Видите, какое столкновение уровней понимания, да? Было ясно, что Пилату все это тоже давалось нелегко. Он то и дело почесывал шею. Резко вскакивал с места, делал пару-тройку шагов и снова садился. Недоверие теплилось даже в камнях претории, которые казались раскаленными.