Но тщетно. Семя посеяно. Некоторые вещи неизменны. В том числе и неотвратимость откровений Гавриила: он неспособен на вранье. Кроме того, как Der Führer20 лжи, Il Duce21 обмана, я просто не могу не знать, откуда мне нанесут следующий удар.
Он дожидался меня в вымытом дождем Париже.
— Хочу трахаться, — сказал я.
Площадь Пигаль22. Я настаивал на своем, зная, как он ненавидит порно. Неоновая реклама бессонно расцвечивала мокрые улицы. Я не чувствовал аромата блинчиков, кофе, сандвичей «кроке» или «панини», сигарет «Галуаз», но ощущал зловоние готовящегося дела, солоноватый запах недозволенного прелюбодеяния и ненасытной болезни. (От всех этих разговоров о том, что СПИД — наказание Божье, мне становится просто смешно. Я ведь его придумал, глупенькие вы мои. Так я показал Ему нос. Просто взгляните на то, что происходит: они не могут остановиться, несмотря на то что это их убивает.) А как же без насилия? Ибо, где есть вина, есть и насилие, и если вина — это запах, то насилие — это вкус: клубника в формальдегиде и крови с привкусом железа.
— Один земной месяц, — сказал Гавриил.
Какое-то мучительное мгновение мы смотрели друг на друга (я — самоуверенно). Это причиняет такую же боль, как анальный секс (я чуть было не сказал: «Это причиняет такую же боль, как ад», — но что может причинить такую боль, как ад?), но я даже не подал вида. Я не хотел, чтобы он вдруг почувствовал удовлетворение. Находиться рядом со мной для него было тоже нелегко, можете быть в этом уверены, но он приблизился и заговорил, этот мистер Спок23: «Ваша боль только в сознании».
— Я не хочу в феврале, — возразил я.
— Что?
— Двадцать восемь дней. Следующий год не високосный.
— А июль? Тридцать один день.
— Превосходно! Цены на отдых в Бенидорме24 с 18 по 30 просто бешеные.
Смех — это инстинктивная ответная реакция на страх. Ты ведь знаешь. Ты слышишь свой смех, а мы слышим твой пронзительный крик.
— «И я смеюсь, ибо не могу плакать» — так было бы точнее. Месяц — не очень-то много времени, чтобы изучить все соответствующим образом.
— Нет в мире ничего, чего бы мне хотелось и чего бы у меня не было. Ты не можешь сказать так о себе. Ты узнаешь, куда тебе отправляться.
— Да, да, да. А теперь сваливай, старый гомик. А, Гавриил...
— Да?
— Твоя мать там в аду в рот берет.
Он никак не отреагировал. Держался спокойно, находясь в защищающем ореоле Старика. Будь он без защиты, я точно одолел бы его. И он это знает. Если бы в нем поселилось Сомнение — если бы только в нем поселилось Сомнение, — там, на краю Пигаль, оно бы дало свои всходы. Ему бы захотелось узнать, опустит ли Бог свой щит, чтобы проверить его на прочность. Это как раз то, что этот Эксцентрик несомненно бы сделал. Если бы вера Гавриила не была столь непогрешима... если бы Бог забрал у него свою силу, Гавриил потерпел бы поражение. Почему, спросите вы? Да просто потому, что я — самая подлая, самая распущенная, самая вероломная ангельская сволочь во всей Вселенной, обозримой и необозримой, вот почему. Но с ним этого не произошло. Мы просто посмотрели в лицо друг другу, так, что находящаяся между нами стена Ничего будто завибрировала. Люди проходили мимо и говорили: «Кто-то прошелся по моей могиле».
Итак, в сюжетной линии «Книги Откровения» неожиданный поворот. «И схвачен был зверь и лжепророк, совершавший у него на глазах знамения, которыми он обманывал тех, кто принял клеймо зверя... Эти двое были брошены живыми в озеро огненное, горящее серою». О, аплодисменты, подумал я, услышав это впервые. О, благодарю. Но теперь говорят, что Джонни Ретроспективой 25двигало простое любопытство. Конечно, он будет неприятно взволнован. (А знаете, правда ведь никогда не была на его стороне. Стоит он себе в раю под серебряным деревом в нестираных лохмотьях и с бородой размером с овцу и, бормоча себе под нос, совершает рукой эти безумные порочные движения. Движения по траектории Керуака26: от гуру битников до обычного ханыги. Вы уже миллион раз это видели.)