— Этот раунд за тобой, — сказал я, проскользнув мимо Пилата. — Но со всей этой затеей с гвоздями едва ли получится воскресный пикник.
♦
Знаешь, я буду сильно скучать по тебе, когда покину тебя. Мне будет недоставать нашего... нечто нашего, нашего сотрудничества. Мне будет недоставать твоего внимания как слушателя, того, как ты постигаешь смысл моих слов, того, как следуешь моим советам. Мне будет недоставать твоей искренности (я имею в виду твою внутреннюю искренность, которая спрятана под маской двуличности, бездействия и обмана). Мне будет не хватать твоего эгоизма, чувства юмора, пагубной слабости поступать, как хочется, лишь для того, чтобы почувствовать себя лучше. Я хочу сказать, почувствовать себя лучше изначально. Скоро все кончится, все. Что я буду делать с собой, когда покину тебя?
И благодаря этому временному пребыванию в человеческом облике, мне будет не хватать... черт побери, парень, представь себе, мне будет не хватать рукопожатия. Настоящего приятного ощущения крови и плоти. Кровь и плоть — ведь они настоящие. Они объективно существуют. Ветер в волосах, капли дождя на лице, ощущение тепла солнечного луча между лопатками — непосредственные ощущения. Поцелуй. Потягивание. Пук. Забудьте о Рене120: чувства не лгут о серьезных вещах, только не о том, каково это — быть здесь.
Я оторвался от рукописи и направился в собор Святого Павла. Если хотите, назовите это шестым чувством, интуицией, намеком, но что-то влекло меня туда. (Кстати, видения выбивают меня из колеи. Снова и снова я пребываю одновременно и в крошечном и в безбрежном пространстве. Вам это о чем-то говорит? Вам снятся парадоксальные сны? Проснулся сегодня утром и даже не смог вынести одного вида «Buck's Fizz»121. Харриет предложила обратиться к врачу, к психиатру. Горшок, чайник и чернота, Харриет, подумал я, горшок, чайник и долбаная чернота. Этот фильм — он крутится в прокате. Харриет не покидает постели уже два дня. Сидит, скрестив ноги, обложившись подушками, отвечает на многочисленные телефонные звонки, двигает деньги, лжет, получает заказы, съедает заказанное наполовину и просит унести остальное. Я ей говорил: снизь темп, так ведь и заболеть можно. Думаете, она меня замечает? Трент злится из-за того, что у проекта не будет продолжения. Он пребывает в состоянии депрессии с тех пор, как я указал ему на то, что о событиях, предшествовавших описываемому действию, рассказать невозможно. А я в это время загружен работой над третьим актом.)
Собор Святого Павла. Если вы собираетесь что-то предпринять, делайте это открыто. Иногда мне требуется некоторое время, чтобы добраться до места назначения. Сегодняшняя прогулка к собору — не исключение, ну и что, если лондонский асфальт раскален добела и деревья не вызывают уважения, если в воздухе смешались запахи духов и вонь, если солнечные лучи проникают повсюду, а облака в небе похожи на призраков. Я тоже более или менее ровно держусь на ногах, не считая небольшого похмелья после кока-колы и трех бокалов «Люцифера Бунтующего», по крайней мере мне удалось убедить себя в этом. Вероятно, в эти дни в съежившемся мозгу Ганна все время присутствует осадок химикалий и алкоголя, но вам же в некоторой степени известно, что сам-то я сообразителен.
Как обычно. Смотря кто появится.
Едва я успел покинуть оболочку Ганна у самого купола в «Галерее шепота»122, как у меня появилось ощущение, что за мной наблюдают, это ощущение беспокоит меня с тех пор, с тех пор... не могу точно сказать. Некоторое время. Как бы долго оно ни тлело, но там, среди снующих туда-сюда звуков, оно вспыхнуло как пламень. Опасно было забираться так высоко без подготовки, учитывая свойственную Ганну боязнь высоты, и так свешиваться через перила галереи. Вот-вот появится кто-то из ангелов — у меня в этом не было ни тени сомнения, — я четко ощутил это еще перед тем, как все усиливающийся звон в ушах возвестил о нем. Чувство, охватившее меня, могло буквально столкнуть вниз, а фигурально — свести с ума. С ужасной болью (представьте себе боль при вывихе бедра, когда оно выходит из сустава) я вырвался из тела Ганна, которое тотчас, чего и следовало ожидать, осело ягодицами кверху, приняв то непристойное сидячее положение, которое характерно для брошенных тряпичных кукол.
— И великий змий был изгнан, тот старый змий, имя которому Дьявол, Сатана, — пробубнил Михаил с выражением смертельной скуки на лице, — что вводит в обман целый мир: он был изгнан на землю, и его ангелы пали вместе с ним... Ба! Сатана! Ты что, мой друг, все позабыл?