Когда мы выехали на Трафальгарскую площадь, Найджел заметил:
— Эти дурацкие газеты просто выводят меня из себя. «Санджит затрахал всех тут, Мустафа достал всех там, гребаный пакистанишка ведет прогноз погоды на канале Би-би-си 1».
Фасады Уест-Энда, шумная стая голубей, зеленый свет светофора, мой ответ Найджелу:
— В этом мире грядут значительные перемены. Перемены, которые должны были наступить уже давным-давно.
♦
Фотография матери Ганна, случайно попавшаяся мне на глаза сегодня днем в логове этого писаки в Клеркенуэлле, посеяла во мне грусть. (Вся эта игра в писателей — идея Исусика. Сценарий, блин, — сущий пустяк, как и бесцельные прогулки. О всех соблазнах всех городов всего мира...) Фотография. Конец шестидесятых. Ганн, вероятнее всего, недавно пошел в школу. Во второй половине дня она работала в кафе на Маркет-стрит. В нее был влюблен шеф-повар. Он ей нравился, но всего лишь как друг. После того как сикх бросил ее, бастионы ее сердца стали еще более неприступными, не говоря уж о внутреннем дворе-влагалище. (Это произошло до того, как стакан и я совратили ее, толкнув в не особо горячие объятия таксистов с огромными ручищами и прочей дряни, у которой вечно воняет изо рта.) Фотография. Можно с уверенностью сказать, что в тот момент кто-то окликнул ее: «Анджела!» — и, как только она повернулась, нажал кнопку фотоаппарата. Этот момент зафиксировал ее естественное выражение лица и открыл его миру, который не дал ей ни секунды на прихорашивание. Лицо, бесхитростное лицо без защитной маски. Можно также с уверенностью сказать, что секундой позже, разрушая остатки магнетизма, созданного ее образом, она произнесла: «Какого черта, Дез (или Фрэнк, Ронни, да кто угодно), проваливай». Но в тот момент она была самой собой, такой, какая она есть.
Эта фотография трогает Ганна, потому что в глазах матери нет ни мысли о нем. Он в школе, или у бабушки, или у какой-то миссис Шарплз, или как ее там (в детстве Ганна было слишком много женщин и слишком мало мужчин; вот поэтому, когда он вырос, то превратился в такую бабу). Конечно, сразу после вспышки и щелчка фотоаппарата к ней вернулись и ее жизнь, и ее материнство. Но лишь в тот зафиксированный момент Ганн увидел свою мать как нечто чуждое ему. Он помнит ее, помнит, что она многое ему прощала. Прежде всего то, что он никогда не считал ее человеком, имеющим право на свою собственную жизнь. Вместо этого он оценивал ее по вопиющим речевым ошибкам и по промахам, которые она совершала, когда пыталась говорить об искусстве, то есть он оценивал ее, исходя прежде всего из того, что непосредственно касалось его самого. Она это знала. Он знал, что она это знала. Каждый раз он собирался преступить через себя. Каждый раз он оказывался неспособным на это.
Как бы то ни было, но эта фотография, вздувшаяся в одном уголке и загнутая в другом, которую Ганн хранил в одном из выдвижных ящиков стола, ввела меня в состояние глубочайшей депрессии. И это тогда, когда я должен был писать сценарий для фильма по моей книге «Да здравствуют ужасы!». В конце концов, я так и остался сидеть с дымящей сигаретой «Силк Кат» во рту, опершись подбородком на ладони, с выражением, напоминающим проколотую шину. Я еле дотащился до «Ритца» к обеду. Как будто я не помнил, что должен был отобедать с верхом изысканности — пускающей слюни задницей Миранды из «ХХХ-клюзива», на самом деле...
Я спрашиваю тебя. Я, Люцифер, спрашиваю тебя: подобает ли Властелину ада проводить свое земное время так?
— Что я вижу? — обратился ко мне Трент Бинток после обеда. (Хотите узнать поподробнее о самом обеде? Он того не стоит.) — Я все вижу глазами Сатаны: перед ним простирается бескрайний горизонт, он будто... будто катится на американских горках, сидя задом наперед. Он оглядывается и видит, как Небеса остаются позади него все дальше и дальше. Он катится вниз под невообразимым наклоном. Но дело в том, чувак, что это не американские горки, а реальное пространство, точнее антипространство, пустое антипространство. — Его голубые, как у ястреба, глаза поблескивали от удовольствия, как у ребенка. Он рехнулся, отметил я про себя, от кокаина и излишней самоуверенности.