После этого он посылал офицеров для допроса боевых товарищей Герда и Маркуса в Бухенвальде. Хороший игрок в покер, говорили они о Крайгере. Балагур, говорили они о Гоффмане. Узники? А что сказать о них? Герд и Маркус чувствовали себя так же, как и все мы. Головная боль, эта постоянная головная боль. Евреи, евреи, евреи, нескончаемый поток долбаных дрожащих евреев. Крайгер, бывало, жаловался, что процесс идет слишком медленно и они появляются как грибы после дождя. Что? Нет, конечно же, нет. Вообще, что это за фигня?
Радиатор в ванной подрагивает и лязгает. Как трудно прокручивать все это в голове, думает Генрих. Душные ванные — признак... «Я хочу обратить ваше внимание, господа, на то, что волею судьбы мы с вами оказались на лезвии ножа...» Да, но тогда теряются образы Сциллы и Харибды. Хотя они все равно не обратят внимания, по крайней мере, добрая половина из них. Слишком многие из них не отдают себе отчета в том, что мы... в том, что мы...
Герд провел ночь наедине с Вилли. Это была важная ночь для них обоих. Важная ночь для Вилли, потому что она знала, мать не поверит, что она заночевала у Лисль, и пусть она смотрела сквозь пальцы на то, чем занимается ее дочь, уголки ее губ шевелились как-то странно, совершенно по-новому, выдавая ее как соучастницу преступления, в этом повинна война, думала Вилли, с ее чувством раскрепощения и предательства, которые перемешались до такой степени, что вызывали тошноту. (Нужно также сказать, что это была совершенно малозначительная ночь для Маркуса Гоффмана. Как раз в то время, как Герд и Вилли приступали к своим делам, молодой Маркус вставил в рот пистолет, нажал на курок и вышиб себе из макушки большую часть мозгов.) Важная ночь для Герда, потому что через некоторое время после того, как он вошел в нее (обычный презерватив) , он ударил ее в живот в районе желудка портняжными ножницами, которые лежали на тумбочке у кровати. Затем нанес несколько ударов по почкам, по нижней части живота, а потом в сердце. После этого он принял ванну, оделся и отправился в ближайшее кафе, чтобы пропустить стаканчик. Он находился там в течение шести часов, пока гестапо не пришло арестовать его.
Генрих потребовал протокол.
Я не знаю. Хотя теперь это не имеет никакого значения, поэтому я расскажу вам. В лагере была женщина. Теперь мне это безразлично, поэтому с какой стати меня должно это волновать? Я не мог остановиться. Я не знаю ничего о Маркусе. Он присоединился к нашей компании. Не знаю, случалось ли это с ним прежде. Но вскоре это произошло. Большую часть времени она работала на кухне, но иногда мне удавалось видеть ее. Я скажу, что все это, конечно, странно, сержант, я знал, и вы знаете о том, что любое ее прикосновение ко мне или мое прикосновение к ней означает для меня осквернение, но... это трудно объяснять. Какое это имеет сейчас значение? Странно. Действительно странно. Моя мать отвезла меня как-то раз в Веймар навестить деда, а у него в кармане была здоровенная какашка, его собственная какашка, представляете? Няня сказала, что это нормально для старика. Я не то чтобы похож на него. Прикосновение к чему-то, напоминающему... если знаешь... Что? Да. Знаете, я свободно могу говорить обо всем этом, поскольку теперь это не имеет никакого значения. А какое значение это имеет для придурка Маркуса? У них в доме кончился керосин, и она пришла к нам в сарай. Франц был на дежурстве, а Дитер играл в пасьянс, и они не видели ее. В атаку пошел я один. Кажется, случайно заскочил Маркус. Все было очень просто. Мы не проронили ни слова. Что я могу вам сказать? Я помню, ее тело было холодным. Она сама ничего не делала, просто позволяла мне двигать ее руками и ногами так, как я хотел. Что еще сказать? Она была как глина. Куски глины из моей школы в Лейпциге. Она не произвела ни звука даже тогда, когда я ударил ее. Я не мог поверить, что выйду сухим из воды. Хотя, я полагаю, сухим из воды я все равно не вышел, не так ли? Ха-ха. Кажется, комендант не поверил ни единому слову. Но ему ведь было все равно. Она никогда не издавала никаких звуков. Позже я вспоминал, как Маркус поднял ее левую руку, и она шлепнулась об пол. Он был как одержимый. Если вы меня спросите, я скажу, что в лагере он никогда не был одним из первых. Слабак.
Вилли предала меня. Понимаете, когда я прикоснулся к ней, она была так похожа на ту еврейку в сарае. Та же глина. Я пытался, но не мог почувствовать разницу. Я просто не мог остановиться. Кажется, уже не имело никакого значения, сделаю я это или нет. Когда я совершил это, я почувствовал такое умиротворение во всем теле, какое бывает тогда, когда вас мучает высокая температура, а наутро вы просыпаетесь и обнаруживаете, что она спала, это просто волшебство...