В конце концов, я был так близок вам. Я не совсем без... Я хочу сказать, я знаю, было... трудно по временам, можно сказать, люблю и ненавижу одновременно, но я всегда... знаете, всегда был там ради вас, разве не так?
К тому же теперь я печатаю со скоростью четыреста знаков в минуту.
♦
Да, я чокнутый. Совершенно чокнутый. Честно. Меня нужно по телевизору показывать. Не поверите, но я вчера такое наворотил... Расскажу — не поверите. Сказать вам? Я ездил к Пенелопе.
Обозревателей рубрики слухов ожидает депрессия. Глубокая депрессия. Потому что я начал рассказ, находясь в состоянии сильного уныния, но встрепенулся и в мгновение ока схватил ключи Ганна — итак, слушайте. Надо же, готовый фразеологизм слетел с губ, словно Афина Паллада, вырывающаяся из грозного лба Громовержца Зевса. Такого допускать нельзя. Единственный способ бороться с такими оплошностями — записывать их. Им невозможно придать нужную форму, ими невозможно по-настоящему творить, их вообще невозможно использовать в искусстве. История фиксирует факты. Что не, позвольте мне начать перечислять факты, свидетельствующие о моих оплошностях. Я отправился навестить Пенелопу.
Осмелюсь утверждать, среди вас есть такие идиоты, охотники до любовных историй, что воображение уже рисует им, как будет развиваться столь невероятная и поистине эпохальная любовная связь между мной и Пенелопой. Ради таких, как вы, существуют голливудские режиссеры, подобные Фрэнку Гетцу, приятелю Харриет: «Это история о том, как Дьявол приходит на землю? Вселяется в тело придурочного писателя, так? Хорошо. А теперь, какая бы мурня не происходила, он в любом случае должен влюбиться. В подружку придурка-писаки. Следите за ходом моих мыслей. В нее стреляют. Больница. Реанимация. Нашему парню приходится идти на сделку с Богом. Ее жизнь в обмен на его. Когда он умирает, оказывается, что у него больше нет чешуйчатых крыльев и прочего дерьма. Ослепительно белые перья. «Страдания в аду? Хуже. Страдания от любви». Это станет ключевой фразой в рекламе. Все понятно? Дозвонитесь до Питта143. Он сразу приедет...»
Я не знаю, откуда у меня возникла подобная мысль. (Это один из тех вопросов, на которые мне хотелось бы найти ответ. Конечно, я знаю, откуда берутся ваши мысли. Но со своими разбираться не так-то просто.) Должен признать, что мне ужасно любопытно встретить ее во плоти: я — в своей, а она — в своей. Хотя это, естественно, плоть Ганна. У меня даже был безобидный план, который по возвращении Ганна (если он вообще появится — он ведь такой трус) вернул: бы его к подружкам без всяких директив сверху со стороны ангелов Чарли144. Я не собирался с ней ничего делать. По крайней мере, не то, что вы подумали. Лишь невинная шалость. Я просто хотел... В общем, вы это сейчас сами увидите.
Я сел на двенадцатичасовой поезд в Юстоне145 и прибыл на Манчестер-Пиккадилли в 14.35. (Плохо, что Ганн не умеет водить, а я бы предпочел умереть, чем потратить целый день на то, чтобы украсть машину и обучиться вождению.) Был необычайно прекрасный день. Такого лета вы не видели с семьдесят шестого года (по Новому Времени). Жара струилась по городу. По дороге на вокзал я съел четыре порции «Найти найн» и клубничное мороженое. Мороженое. Представьте себе, что ваш рот — кратер, постепенно заполняемый влажной прохладой, и вы ощущаете блаженство. Во всяком случае, я чувствовал себя именно так. Разница между горячим и холодным — это просто поразительно. Особенно когда начинаешь об этом задумываться. Все время в Англии я объедаюсь, с тех самых пор, как попал сюда (барашек жальфрези, анчоусы, зеленые оливки, вымоченные в масле и начиненные чесноком, глазированная вишня, копченая семга, шоколад «Тублерон», редиска с морской солью и молотым перцем, селедка, мятные пастилки...), но мне еще предстоит попробовать то, что сравнится с мороженым: спираль холодного восторга в вафельном рожке «Найнти найн», украшенная гирляндами — нет, усыпанная драгоценностями с липким соусом из благородной малины, приправленной искусственными и чересчур завышенными в цене хлопьями. Я вам торжественно заявляю: мороженое настолько вкусно и вредно, что мне даже не верится: неужели его изобретение принадлежит не мне?