Бездарные художники, занимающиеся лишь подражанием (панамы, желтые от никотина пальцы, перегар, кажущиеся неухоженными волосы), эмигрируют сюда, чтобы стать крупной рыбой в мелком пруду Идры. Их кожа быстро загорает, а удовольствия становятся менее изощренными, и они дают волю своим чувствам: клоки седых волос вокруг сосков, как на груди Тиресия147, смазанное маслом пузо, напоминающее потемневшую супницу, костлявые колени, медлительные движения, редкие поездки в Афины на суетные пирушки. С их молчаливого согласия прежняя жизнь с уязвленным самолюбием незаметно отошла на второй план — осознание этого было бы для них ненужной обузой. Туристы покупают их работы, потому что они и понятия не имеют, у кого покупают. Это обеспечивает их шелковыми рубашками, сигаретами, виски.
Каждые два часа на остров прибывают катера на подводных крыльях, подпрыгивая при швартовке, будто космические корабли, и временно размещают здесь партии туристов, возвращая их позже назад на континент. Иной раз заявляется паром, гораздо более медленный, но более мощный, он неторопливо открывает свою утробу и изрыгает бесконечные вереницы бормочущих пассажиров: это одно из тех мест, где туристы останавливаются на час или два; жителей Бирмингема можно узнать по рассеянному вниманию — Родж, там ведь и нет ничего такого в этих магазинах, рассчитанных на отдыхающих? — а собственнически настроенных уроженцев Нью-Йорка — по лаконичным советам, как переделать меню, ослов, язык и сам остров. Пьяные усатые папаши и их развеселые дочки в белых фартуках ведут дела в тавернах; папаши весь день курят, читают газеты, выпивают, время от времени поднимая тяжелую от грога голову, чтобы прикрикнуть или наорать на девушек, которые не обращают на них никакого внимания, потому что знают: это лишь пустые угрозы и блеф, знают, что эти старые пьяницы находятся в их власти. Но папаши все не унимаются. Подобное запугивание — лишь демонстрация власти перед посетителями (которых в любом случае им не удается одурачить), но, чего им по-настоящему хочется, — просто остаться в гамаке, расслабившись после полуденного спиртного, чтобы их убаюкали то и дело покачивающиеся перед глазами бедра снующих мимо дочерей.
А к чему вообще все это? Реклама путеводителя?
О ребята, как бы мне хотелось, чтобы это было именно так. Как бы мне хотелось, чтобы это было так просто. Послушайте, что я вам скажу.
— Который сейчас час?
— Семь тридцать три. Успокойся.
— Да, я должна, неужели должна? Боже мой. Блин. Как твоя голова?
— Сейчас получше.
— Ты уверен, что сказал им, что приедешь со мной?
Виолетта сидела рядом со мной на высоком стуле за стойкой бара гостиницы, скрестив свои ножки. Короткое черное платье для коктейлей, черные чулки, черные туфли на высоком каблуке, одна из туфель болтается на ее пальцах. (Она не знала, стильно это или пошло так вот свешивать туфлю. Она все еще экспериментировала.) Она была невероятно обидчива. Чувство обиды постоянно окутывало ее, словно силовое поле, создавая тем самым — стоит заметить — умопомрачительную сексуальную привлекательность в окружении молочных, щедро осыпанных веснушками плеч, грудей размером с авокадо, добавьте сюда бесстрастные голубые глаза и волосы, как у женщин на картинах прерафаэлитов. Видите, она, как и оставленная мной в покое Трейси, — не красавица, но являет собой воплощение всего человеческого, она испещрена физическими несовершенствами (я бы с удовольствием провел день, изучая бежевые родинки и сердоликовые узелки на ее коже) и насквозь пронизана психическими. Образ заплаканной Пенелопы, сидящей в вагоне метро, стоял у меня перед глазами. Я не мог — просто не мог — ни отделаться от него, ни отделить его от того идеала самолюбования, который она собой являла, стоя перед зеркалом, висящим на двери ее ванной комнаты. Не удивительно, что у меня так раскалывалась голова.
Хотя вряд ли это можно назвать разумным, я все еще подозревал, что затевается нечто темное, чувствовал какое-то движение на периферии своих чувств, на какой-то грани, какой-то заговор, какой-то холодок...
— О боже мой. Боже-боже-боже мой. Деклан, это... Деклан?
Трент, Харриет, А.Н. Некто. Некто, кого вы описали как исключительно знаменитую кинозвезду с привлекательной внешностью. Пожалуй, вы бы описали этого человека именно так. Что касается меня, то на меня несколько сложнее произвести впечатление.
— Ты знал? Черт, Деклан, ты знал?
Конечно нет. Я вообще, как оказалось, не знал, что он в городе. Виолетта, будь она благословенна, дабы сдержать понятное восхищение, схватила меня за бедро с такой силой, что это могло бы выставить меня перед всеми слабаком, не случись того, что вдруг произошло.