И впрямь, чего это я завелся?! Держи себя в узде, любящий сын, - мысленно осадил я себя.
Отец натужно посопел и продолжил без прежнего внутреннего злодейства:
- Я знаю наперед, что ты мне скажешь. А я тебе скажу одно - был бы Союз, не было бы ни нынешней разрухи, не было бы войны в Чечне.
- Как сказать, - неуверенно пробормотал я, вновь не сдержавшись - устал от ненужных обсуждений и критики действующей власти. Отца понесло:
- Развели, понимаешь, демократию! - Он применил излюбленное словечко нынешнего президента - понимаешь - и не заметил.
- Пап, успокойся, тебе нельзя волноваться.
Мальчишки делали вид, что заняты едой, а сами внимательно прислушивались к нашему оживленному разговору, приобретающему показатели спора.
Дед с багровым лицом, от возмущений, высказанных и недосказанных, пронзил меня взглядом и показательно отвернулся. Еще хорошо, что не покинул кухню. Некоторое время я смотрел на него с сожалением и жалостью, потом собрался подключить к разговору детей, тем самым переходя на другую тему. Но детишки сами решили подключиться к разговору, чтобы разрядить обстановку.
- Дедуль, а вот скажи: то, что Ясир Арафат был избран президентом Палестинской автономии - это хорошо или плохо? - поинтересовался Михаил.
- Тоже мне, вспомнил - когда это было? - хмыкнул всезнайка Федор.
- Когда, когда, в январе! - фыркнул его старший брат.
- В том-то и дело, что в январе, а сейчас уже август. Напоминаю тем, кто забыл.
- Что ж и спросить нельзя?! Пусть и с запозданием!
- Раз большинство жителей Палестинской автономии выбрали Ясира Арафата президентом, то так тому и быть. И не нам решать, правильный они сделали выбор или нет, - дипломатично ответил дедуля, обратив внимание на нашу компанию. Лицо по-прежнему оставалось багровым, а глаза метали искры и молнии.
Буря, скоро грянет буря, - мысленно продекламировал я, вспомнив известную по школе поэму Горького. Что-то слишком часто я вспоминаю революционные стихи - чего-то мне в жизни стало не хватать! Ясно чего - прежнего идейного промывания мозгов, которое делало нас настоящими патриотами, идейно сплачивало перед общим врагом - капитализмом. Теперь у каждого свой враг, и далеко искать врага не надо - ближайший сосед. Сколько в людях злобы, сколько ненависти. Объяснение - жизнь таким сделала - меня лично не устраивает. В Великую Отечественную тоже приходилось не сладко - с сегодняшним временем не сравнить, ни в какие подметки то время не годится этому, но люди оставались Людьми!
Что-то тоска накатила. Так всегда бывает, когда думаю о прежних годах, о застое, при котором все советские люди были уверены в завтрашнем дне. Сейчас ни в чем не уверены, даже в том - останемся ли живы? Вдруг случайно окажемся в центре бандитских разборок и шальная пуля...
Надо переключаться, пока грусть-тоска не заела.
- Как успехи в школе? - спросил я у пацанов чрезмерно громко. Даже сам испугался своего ораторского голоса.
- Да, как ваши успехи? - поддержал меня отец, пристально взглянув на ребят.
Было чему удивляться - они без долгих споров и уговоров ели пшенную кашу, которую "терпеть не могли", как сами выражались. Котлеты слопали быстро, а вот с кашей возились уже минут пятнадцать. Долго жевали, будто это была не каша, а резина, но молча глотали.
- Успехи, - эхом повторил старший Мишка, шмыгнув носом. Он склонился над тарелкой с остатками каши, размазанной по тарелке, усердно разделяя остатки на сектора.
- Успехи, - уныло вторил ему младший брат.
- Тааак, - грозно протянул я. - Что произошло на этот раз?
- Папа, тебя вызывают к директору, - звонким голосом сообщил Мишка, сверкая счастливыми глазами, как будто меня пригласили к директору школы за получением награды за прекрасное воспитание детей, прилежных учеников. Дети и правда учились хорошо, без троек, но дисциплина... прихрамывала. Иногда на одну ногу, иногда на обе ноги.
- Что вы натворили? - задал я прямой вопрос, рассчитывая получить прямой ответ. Не тут-то было.
- Деда, я тут кое-что узнал, - на этот раз обратился к моему отцу сообразительный Федька, которого отдали в школу на год раньше, вместе со старшим братом. Если бы не лень-матушка, Федька был бы круглым отличником.
В отличие от своего брата Мишка отличался усидчивостью, много занимался, заслуженно получал свои пятерки и четверки. Одно время повадился "стучать" на младшего брата и одноклассников, перенял неблаговидную черту от покойной матери, моей одноклассницы, но я быстро отучил его ябедничать. Не сдержался, всыпал как следует. Больше всего не выношу в людях стукачества. Для перевоспитания хватило пару раз. Непедагогично, но доходчиво.
Поэтому теперь Мишка больше помалкивает, передает инициативу в руки брата - чтобы не сболтнуть лишнего. Вдруг в разговоре проскользнет привычное " а вот Федя... Ваня... Маня, без разницы, сегодня сделал то-то и то-то". Но я не хочу, чтобы мой старший сын рос забитым, чтобы я сидел и гадал, о чем он думает. Потому стараюсь подключать его к разговору, чтобы не отмалчивался, высказывал свое мнение. Сегодняшний вопрос - не исключение: Мишку я не отодвинул на второй план, обратился с вопросом к обоим сыновьям, на обоих же и смотрел с тревожным ожиданием.
- И что же ты узнал? - с усмешкой спросил дед, не дождавшись продолжения.
Федька напряженно водил по всем присутствующим глазами, останавливал взгляд на Михаиле - обращался за подсказкой, что наводило на мысль о неопределенности - начать-то начал, а с продолжением вышла промашка, заминка. Лицо Михаила выражало крайнюю степень задумчивости. Паренек погрузился в поиски продолжения, обязанного последовать за Фединым "кое-что узнал".
Мишка думал, Федька злился. Федьку, как всегда, выручили сообразительность и осведомленность.
- Представляете, - проговорил Федор с видом величайшего заговорщика, - альпинисты, которые в мае пропали при восхождении на Эверест, так и не вернулись. Погибли, наверное, - искренне опечалился он.
- Май, вообще, был насыщен событиями, - поддержал брата Михаил, чему я был только рад. - Президент Ельцин подписал указ о комплектовании армии на профессиональной основе с весны двухтысячного года и отмене с этого года призыва на военную службу, - четко отрапортовал он, - к тому времени нам с Федей будет по...
- По восемнадцать и семнадцать, - подсказал математик-гений Федор Хруцкий.
- Я могу идти в профессиональную армию, а ты - нет! - восхитился старший брат.
- А чего это вы, друзья, в августе месяце вспомнили о мае? - заинтересовался Александр Хруцкий.
- Май - от слова мается, - хмыкнул я. - Друзья маются - не знают, что бы такое сочинить и увести внимание от моего конкретного вопроса. Не удастся, милые мои! Еще занятия не начались, идет только подготовка к учебному процессу, участие по этому поводу в хозработах, а меня уже к директору школы вызывают. Не дали пожить спокойно еще недельку.
- Живи спокойно, кто тебе мешает, - передернул худенькими плечиками Федька.
- Вот именно, - вставил Мишка, расправив крепкие плечи.
Федя был худощав, Миша был мальчиком сдержанно-упитанным, от малой подвижности. Дел гонял внуков все лето, заставлял бегать по школьной спортивной площадке, подтягиваться на турнике, отжиматься. И добился своего, пусть не до конца - Федя физически окреп, Миша сбросил пять килограммов.
- Так вы и мешаете!
- А ты никуда не ходи, - быстро нашел выход из создавшегося положения Федор. - А мы с Мишкой скажем, что ты уехал по делам, а деду некогда ходить по всяким так директорам.
- Спасибо, что не уложили на больничную койку, - поблагодарил с поклоном дед.
- Выкрутились, - вздохнул я.