Выбрать главу

Через 14 лет мои воспоминания с некоторыми дополнениями (учитывал пожелание адмирала) были переизданы под новым названием «„Гангут“ идет в шторм» (1979). Правда, из-за болезни мне не удалось тогда рассказать о таких событиях, как участие в Октябрьском вооруженном восстании, в гражданской и Великой Отечественной войнах. Этот пробел, надеюсь, восполнен настоящим, более полным изданием, в подготовке которого большую помощь оказал кандидат исторических наук М. И. Сбойчаков, сделавший литзапись новых глав, ставших основными в воспоминаниях.

Книгу посвящаю боевым друзьям — матросам-гангутцам, красноармейцам 30-й стрелковой дивизии, воинам частей, с которыми рука об руку приходилось защищать завоевания Великого Октября.

Сердечно благодарю Вас, дорогой читатель, проявивший интерес к моим воспоминаниям.

Автор

Глава первая. В мечтах и наяву

В царской казарме

В морозные декабрьские дни 1912 года нас, новобранцев, неторопливо везли по железной дороге в Петербург. Сидели парни на нарах вагона притихшие, унылые. Перед глазами еще стояли заплаканные на проводах матери, жены, невесты. Сердце ныло. Но мало-помалу вагон оживал. Стали знакомиться: кто, откуда, чем занимался. Были среди нас рабочие, большинство же — крестьяне из глухих деревень, никуда доселе не выезжавшие: паровоза и того не видели.

Дошла и до меня очередь представляться. Родился я в северном старинном городке Тотьма. Три года учился в земской школе, а потом стал понемногу рыбачить. Отец в ту пору был уже больной, престарелый. Выходили мы на лодке со старшим братом Иваном. Речка наша Сухона весной бывает бурной, того и гляди — опрокинет, особенно в темноте. Ночевали на каменистом берегу, от дождя и ветра укрывались под перевернутой лодкой. Еще тяжелее было зимой, когда приходилось долбить толстый лед, выгребать из прорубей ледяные глыбы.

Огромное влияние на меня оказал Петр Мальцев, бывалый матрос, вернувшийся со службы на Балтийском флоте. С замиранием сердца слушал его увлекательные рассказы о морях и океанах, о боевых кораблях, о дальних походах, о жизни других стран. Завидовал я ему и все более возгорался мечтой о плавании. Пятнадцатилетним ушел из дома, рассчитывая попасть хотя бы на пароход.

Мечта сбылась не сразу. Пришлось поначалу поработать и у купца-пушника, и зимогоном (чернорабочим). Из загона — душного, грязного — по 12–14 часов не выходили. Зимой таскали снасти, якоря и канаты на ремонт и с ремонта, разгребали снежные сугробы, убирали остатки всякого рода материалов на верфях, где строились новые баржи. А летом меня водоливом поставили. Не по силам это подростку, но терпел, только бы пробиться на судно.

Не один год мытарил, пока наконец взяли на пароход. Тягот и тут было хоть отбавляй, но я радовался: добился своего! Отправился в плавание по Северной Двине. Путь мой — более 700 верст — по двум губерниям пролегал: Вологодской и Архангельской.

Поражала река: чем дальше на север, тем она шире и шире, а при впадении в Двинскую губу и берегов не видать. Море! Здесь стоит Архангельск — крупный морской порт, куда прибывают торговые корабли. Вспомнил Петра Мальцева: он начинал с торговых судов, прежде чем перешел на военные. Отчего бы и мне не попробовать? Поговорил с матросами дальнего плавания: дескать, на любую, самую черную работу соглашусь. Просил посодействовать. И дело было уж на мази, вот-вот ушел бы в моря-океаны, как пришел вызов из Тотьмы — настало время проходить военную службу.

— Надеюсь, еще доведется поплавать, — сказал я, завершая рассказ о себе.

— Кое-кому уже довелось, — поднявшись с нар, сказал кареглазый коренастый парень.

Это был Петр Булатов, уже известный нам своей осведомленностью. Видя, что заинтересовал людей, он поспешил сказать, что до призыва несколько лет плавал матросом на торговых судах, побывал во многих странах.

Его стали расспрашивать о том, что он видел. И разговорам, казалось, не будет конца. Высказывались предположения, что ожидает нас. Ведь не куда-нибудь едем, а в столицу Российской империи, поди, и царя увидим. Все с завистью смотрели на Булатова, казалось, его мечта о флоте захватила всех.

Холодно, неприветливо встретил нас Петербург. Мороз трещал, перевалив за тридцать градусов. Заскрежетали тормоза, и из вагонов на перрон повалила разношерстная, пестрая публика. После вагонной темноты мы жмурились от ослепительно яркого солнца. Прозвучала команда: