_______
...А в Москве напряжение накапливается все более и более. В короткие заезды, лишь только переступаешь порог Шереметьева, по-животному ощущаешь разлитое вокруг чувство страха и безысходной жути. С кем ни свидишься из не покинувших еще Москву друзей, обязательно слышишь совет:
— Уезжайте, не задерживайтесь здесь. Вот-вот мышеловка захлопнется...
И взаправду все устали от ожидания взрыва, катастрофы, контрудара. Хоть скорей бы это, в самом деле, произошло, — храбрюсь. Неопределенность выматывает.
Лечу в Мюнхен...
_______
С чикагской труппой, совершенно экспромтом — я в Чикаго только мужняя жена — выступаю в спектакле тутошнего балета. Это постановка хореографа Гордона Шмидта. «BY DJANGO». Жанр, в котором мне давным-давно хотелось выступить: музыкальное сопровождение — джаз. Джанго Рейнхардт — звезда джазового мира 30-50-х годов. Трехпалый виртуоз-гитарист, кумир Парижа. Бельгийский цыган. Человек, сотворивший о себе занятную легенду. Мне подробно рассказывает о нем наш хороший друг дирижер Марио Ди Бонавентура. Марио учился в те годы в Париже и не раз бывал на концертах легендарного Джанго. Виртуоз, наркоман, транжира, забияка, пропойца, богема, гений, лишь за несколько дней до смерти разжившийся первым за карьеру выходным костюмом. Потерявший два из своих пяти золотых пальцев на пожаре. И фантастически обходившийся тремя на грифе своей бесподобной гитары.
Моя партия невелика — да разве выучишь за два дня что-то попротяженнее, — но выпукла и эффектна. Теперь и я наконец-то танцую на высоких каблуках в белых атласных туфлях. Платье в пол, с глубокими разрезами до талии. Волосы убраны струйками хрустальных капелей. Огромное концертное боа: я танцую звезду-певицу. Именно танцую. Но танцую, словно пою. Это — интересная задача.
Четыре партнера, как квартет джаз-гола, сопровождают, бережно конвоируют меня. Партия певицы сложена хореографом с юмором, убедительностью, достоверно. Подлинная запись Джанго, под которую я танцую, заряжает меня электрической энергией...
_______
Лето 1991 года мы проводим с Родионом в Америке. Он — «композитор в резиденции» фестиваля в Ланкастере, штат Огайо. А потом отправимся во Флориду. Для обоих это первый визит в этот жаркий штат. «Атлантический центр искусств» позвал Родиона позаниматься с композиторской молодежью. У меня на эти сроки профессиональных приглашений нету, и я превращаюсь в сопровождающее лицо.
Не обходится без затора с американскими визами. Завтра уже надо лететь, а визы в наших советских паспортах будут готовы, как нам холодно и формально объясняют, лишь через несколько дней. В отчаянии, что все срывается, все пропало, горят авиабилеты, отменяется вступительный фестивальный концерт, я, осененная внезапной спасительной мыслью, звоню Ширли Маклейн в Калифорнию. Потом я несколько раз набирала этот номер, чтобы сказать моей доброй давней подруге простое «спасибо». И ни разу трубку никто не поднял. Молчание... А тут с первого же длинного гудка я слышу с другого конца океана ее знакомый приветливый голос:
— Хэлло, Майя, не дают виз? Из какого номера ты мне звонишь? Я позвоню нашему послу, потом тебе. Постараюсь помочь.
Через пять минут совершенно недостижимый для владельцев советских паспортов сам господин Йозеф Сапала, американский посол в Испании (скитания вновь занесли нас туда), на проводе.
— Это недоразумение. Конечно, вы поедете. Я вас жду с паспортами.
Совершается еще одно маленькое чудо в моей жизни. Нам впечатывают в краснокожие паспортины обетованные американские визы. И мы всюду поспеваем. Мы взаправду летим туда. В Америку. Спасибо тебе, Ширли.
И Ланкастер, и особенно Флорида приносят новые впечатления. В Нью-Смирна-Бич мы знакомимся с внучкой Льва Толстого Верой Ильиничной, которая, не глядя на свои почти девяносто лет, шустро разъезжает за рулем сигарообразной машины да не отказывается за обеденным столом от лишней стопки водки. Я показываю ей фотографии «Анны Карениной» в Большом, и Вера Ильинична припоминает, что ее тетка Александра Львовна уже рассказывала ей про мой балет. Обе толстовские родственницы, словно сговорившись, поначалу почему-то крайне удивляются, что знаменитый роман можно перевести в хореографическое действие. Но тут же начинают говорить о балете, как о чем-то давно подразумевавшемся...