За поминальной трапезой ели не только жареное мясо быка, но и фрукты и мёд, ячмень и пирожки, запивая молоком, вином или маслом. Рабы принялись курить горящими листьями лавра, а управляющий под конец празднества зажёг фимиам[6].
Пока все сидели и пили, я находился в другом мире, я принадлежал Гайе, целовал и ласкал её так, словно стремился многое наверстать.
Целыми днями я был словно больной, мало ел, всё время был погружен в свои мысли. Учителям, которые окружали меня с шестилетнего возраста, приходилось нелегко; когда они о чём-нибудь рассказывали, пытались объяснить мне значение цифр и знаков — я их не видел и не слышал.
Теперь я почти каждый вечер наведывался в тот дом, где собирались мужчины, игравшие в кости и потягивавшие из маленькой амфоры крепкое вино.
— Так ты и в самом деле Минос, старший сын царя? — недоверчиво спросил один из присутствующих.
— Забудь об этом, — отмахнулся я, — я, как и все вы, — человек, и я страдаю.
Я выпил и вскоре вновь очутился в иллюзорном мире. Мужчины тоже захмелели и заговорили о слоновой кости.
— А откуда привозят эту слоновую кость, ведь никаких слонов у нас нет? — спросил я.
— Из Сирии, а возможно, и из Египта. Резчики упоминали Ливию.
— Однажды, — заметил один из мужчин, — я видел в одном из дворцов в Египте фриз, где было изображено, как кефтиу преподносят в подарок или в виде дани какому-то фараону слоновую кость и животных.
— Кефтиу? — спросил я.
— Так египтяне называют жителей Крита.
— Кефтиу — Крит? — задумчиво повторил я и погрузился в размышление. — Ты уже побывал в Египте? — удивился я.
Мужчина кивнул.
— Это страна чудес. Я видел огромные города с прекрасными широкими улицами, великолепными домами и гигантскими пирамидами.
— Пирамидами, — повторил я.
Мужчина снова утвердительно кивнул:
— Пирамида в Гизе сложена из гранитных блоков весом почти в шестьсот талантов, их нередко доставляли с расстояния до шести тысяч стадиев и составляли в высоту более четырёх футов. Каменотёсы фараона Хеопса умели так точно разрезать гигантские каменные блоки, что зазор между ними составлял не больше нескольких волосин по всей длине. В Египте было немало мудрецов, которые обладали огромными знаниями. Уже закладка города с дворцами, домами и улицами таит много секретов.
Я вновь погрузился в необычные размышления.
— Закладка города с дворцами, домами и улицами таит немало секретов, — повторял я почти с благоговейным шёпотом.
Очутившись в своих комнатах, я вылепил из глины дома и расставил их вдоль улиц. Затем я расположил их вокруг дворца и проложил улицы, направив их к нему в виде сходящихся лучей. Потом я забросил затею, сказав себе, что город должен стоять на море или на судоходной реке и иметь гавань.
Так я начал закладывать города, придумывать административные здания, лавки, кварталы домов для торговцев, ремесленников и жрецов. Потом я сделал порт, вылепил из глины корабли, помещения для зимовки и для хранения товаров.
В своих играх я выступал в роли планировщика городов, архитектора и строителя, и ночами меня всё чаще обуревали мечты заложить города и улицы, которые однажды станут процветающим центром для живущих там людей.
Мне очень не хватало Гайи. С ней я мог бы обсудить многое, собственно говоря, всё. Она любила то, что доставляло мне радость, и отвергала вещи, которые были мне не по душе.
Спустя примерно десять дней после гибели Гайи отец призвал меня к себе в афинский дворец. Он по-хорошему побеседовал со мной, представил меня одному египетскому сановнику, и мне было позволено даже присутствовать на торжественном обеде, который давали в честь этого гостя. На прощание египтянин пообещал прислать мне подарок.
Не прошло и месяца, как мне привезли Шиту, рабыню, в качестве дара сановника.
Управляющий привёл девушку, окинув меня при этом критическим взглядом, произнёс несколько ничего не значащих фраз и указал рабыне комнату, которая находилась как раз напротив помещения, где я спал. Стоило мне немного приподнять голову, как я сразу же видел, что она делает.
Первые дни и недели были для меня тяжёлыми: Гайя до такой степени заполняла моё сердце, что я отвергал Шиту, не желая видеть её возле себя. Но мало-помалу я начал присматриваться к ней. Говорила она мало, только заботилась обо мне. Она видела во мне лишь мальчугана неполных шестнадцати лет, который носил имя Минос и был сыном афинского царя.
Из разговоров, которые вели между собой во дворе рабыни, я знал, что Шита моя ровесница и подошла бы мне лучше, нежели Гайя.
6