Масколайтис с удивлением наблюдал весь этот обряд. Он никак не мог понять, почему индеец, будучи христианином, пригласил в свой дом колдуна. «Может быть, мне, как представителю церкви, выгнать его? — размышлял монах. — Вряд ли от этого будет какой-нибудь прок, хозяин только рассердится и не станет голосовать за наших кандидатов. Да помилует бог этого невежду… А может, мне побыстрее уйти отсюда? Но ведь нас учили: если индеец приглашает тебя в хижину, ты обязан принять его приглашение, иначе оскорбишь хозяина… О боже! Час от часу не легче! Придется, кажется, отведать никаманчи.[9] Неописуемая гадость! Провалиться бы сквозь землю!» Однако христианское смирение взяло верх над смятенными чувствами, и Масколайтис, стоя у стены, терпеливо ждал окончания «языческого» ритуала.
Когда колдун, закончив обряд, снял с себя шкуру ягуара, хозяин пригласил его, родственников и Масколайтиса к разостланному на полу тростниковому коврику. Каждому дал по куску жареного мяса и по вареной маниоке. Затем он разлил в чашки зловонную никаманчу и пригласил всех выпить и закусить.
— Белый господин, — сказал он, — дал мне работу. Я получил деньги. Я богат. У меня родился сын. Я приведу в дом вторую женщину. Хорошо заживу. Еще господин обещал построить мне фанерный дом.
— Но ведь вы христианин, — сказал Масколайтис. — Бог запрещает многоженство.
— А я и не женюсь, — хитро улыбнулся индеец. — Я так буду с ней жить…
Монах не решился продолжить беседу на эту тему. Он стал думать о том, как бы перевести разговор на приближающиеся выборы. Хозяин дома, как бы угадав его мысли, вдруг заявил:
— Я буду голосовать за либералов. Они дали мне работу.
Масколайтиса даже в жар бросило. Он понял, что этот избиратель выскальзывает из его рук, что надо за него как-то бороться. Но как?
— Вы должны голосовать за отца Анхеля! Все католики отдадут за него свои голоса. Вот его кандидатский листок. Возьмите, пожалуйста.
— А отец Анхель даст мне работу? — индеец впился в агитатора карими глазами. — Даст? Тогда беру листок. Не даст — я за него голосовать не буду. Листок не возьму.
Масколайтис знал — обещать работу он не может: настоятель монастыря — не фабрикант. Может, припугнуть индейца адом? Но его жизнь и так мало чем отличается от ада. Скорее, пожалуй, соблазнится загробным блаженством, решил про себя монах.
— Голосуя за отца Анхеля, вы обретете царство небесное. Во веки веков не надо будет ни работать, ни заботиться о чем бы то ни было. В полном достатке жить там будете.
— А в Куэнке надо работать. Что буду делать без работы. Утоплюсь? А утопленников в царство небесное не берут. Жгут в аду.
И индеец закивал головой, что означало: «нет, нет, нет!»
В это время с улицы вбежала в дом стайка детишек, разукрашенных пестрыми перьями. Колдун вынул деревянную дудочку. Один из родственников хозяина взял два барабана. Зазвучала ритмичная музыка. Дети начали плясать первый танец младенчества — «Бум-ча».
Масколайтис понял, что разговор окончен. Он поблагодарил хозяина за гостеприимство и ушел. Удача не сопутствовала ему и в дальнейшем. Когда в последующие дни он появлялся в этих кварталах, многие индейцы, завидев его, запирались или уходили из дому. Помаявшись недели две и не добившись успеха, Масколайтис пришел к отцу Креспи и, упав на колени, сознался, что порученное ему дело выполнить он не смог. Просил наложить на него самое тяжелое взыскание, только не посылать больше к избирателям. Отец Креспи удовлетворил его просьбу: каждое утро в течение всей избирательной кампании он должен был, лежа крестом посреди церкви, замаливать грехи избирателей.
После выборов
Масколайтис истязал себя перед лицом господа, другие неудачники тоже усердно каялись: носили цепи на ногах, постились до изнеможения и молились, молились… Об их усердии священники рассказывали с амвона прихожанам. «Святые отцы» взяли дело агитации в свои руки: посещали прихожан на дому, подолгу беседовали с ними и кое-чего добились. Некоторые индейцы пообещали отдать голоса за клерикалов. Казалось, отец Анхель должен был пройти в муниципалитет. Однако на выборах клерикалы потерпели фиаско. Верх снова взяли либералы. Все постепенно утихло, успокоилось. Жизнь вошла в привычную колею. Юноши продолжали учебу, работали на монастырских плантациях.
Прошло полгода. Период дождей кончался. Стояла прекрасная солнечная погода. Близилось время экзаменов и принятия обета. Вдруг совершенно неожиданно настоятель монастыря приказал молодым людям быстро собираться в дорогу: завтра же они должны будут отправиться в джунгли на миссионерскую станцию. Зачем такая спешка — этого юношам никто объяснять не стал. Да они и не спрашивали. Им полагалось лишь выполнять приказание.
9