Есть замкнутые люди. Им в дружбе труднее. Я не замкнутый. Среди друзей, обретенных в зрелом возрасте, выдающийся врач, великий — не побоюсь этого слова — Владимир Иванович Бураковский. Очень тесно дружу с теперь уже тоже выдающимся кардиологом Давидом Георгиевичем Иоселиани. С Давидом, он моложе меня на четырнадцать лет, я познакомился через его отца, известного грузинского хирурга. Хотел бы перечислить и других друзей, особенно ушедших из жизни, но не стану, следуя мудрому предостережению Оникова.
— Знаем, вы присматриваете за детьми друзей, готовы откликнуться на проблемы третьего, четвертого поколения людей из вашего ближнего круга. Это тоже из разряда неукоснительных правил, которым стараетесь следовать?
— У меня нет, как когда-то у Левы Оникова, такой записной книжки, где бы перечислялись разные просьбы, которые надо выполнить. Но в меру своих сил близким людям я помогаю. И конечно, не теряю из виду детей, внуков покойных друзей. Родные Левы, если что, всегда мне звонят. Все дети друзей зовут меня «дядя Женя».
— Разочарования вас, как всякого человека, не миновали. И с подставами, малодушием сталкивались. Какое из предательств было особенно горьким?
— Предательства? Любое из них горькое. Мне повезло, их было немного. Но отдельные были. Были. И в близком окружении.
— Вы с этими людьми порывали?
— Я с этими людьми порывал. Ну как порывал? Я сейчас даже с Волошиным через стол поздоровался. Мы оказались на одном фуршете. Он мне поклонился. И я ему.
— Волошин — другое дело. Он никогда не был вашим другом. Действовал по законам войны.
— Понимаю. Но и тот, кто не встал рядом со мной в тяжелую минуту, теперь не мой друг.
— Давайте сменим тему. Когда-то Черномырдин заметил о Ельцине, что тот лет пять или десять денег в глаза не видел, даже толком не знает, какие купюры в ходу.
— Про себя я так сказать не могу. У меня есть бумажник. Показать? (Тянется рукой к карману.)
— Верим.
— Там и деньги лежат, и кредитные карточки.
— А часто пользуетесь бумажником? Что домашние доверяют вам покупать самостоятельно?
— В магазинах я не бываю. Деньги отдаю жене.
А сам расплачиваюсь в ресторанах — по карточке. Или с парикмахером — наличными.
— У вас хранятся дома какие-нибудь знаковые предметы, которые вы бережете как особенно памятные?
— Они существуют, наверное, в каждой семье.
Расскажу об одной дорогой мне вещи. Я несколько раз встречался с саудовским королем Абдель Азизом Фах-дом. Его Величество как-то заметил, что, разговаривая с ним, я перебираю четки. Король искренне удивился: «Ты любишь четки?» — «Да». — «В таком случае дарю тебе мои. Я хранитель двух главных мусульманских святынь, и смотри не передаривай эти четки никому».
Приехав в Саудовскую Аравию в следующий раз, я на встрече с королем сказал: «Ваше Величество, я стал знаменитым благодаря вашим четкам. Все мои знакомые ими восхищаются». Король вдруг спрашивает: «А Горбачев любит четки?» — «Не знаю». Может, зря я не сказал, что любит? Фахд, очевидно, хотел Михаилу Сергеевичу тоже сделать подарок. (Улыбается.)
— Вы по-прежнему неравнодушны к четкам?
— Подаренные королем очень изящны: черный жемчуг нанизан на золотую цепочку. Но четки для меня ценны как память о расположении Фахда. Порой я достаю их из шкафа, рассматриваю и думаю: сколько им лет?
— В одном из давних стихотворений вы сокрушались:
«Время сушит, время рушит, что казалось вечным».
Но ведь вам вопреки всему не свойственно минорное мироощущение?
— В этих строчках акцент сделан на слове «вечное». Время равнодушно обрушивает то, что представлялось незыблемым. Я верил, что любимая, которую привез из Грузии, всегда будет рядом; что сын, которого она мне родила — самый близкий мне человек, — как и положено, переживет отца; а родной город Тифлис, Тбилиси не изменит своего прелестного облика. Время все это рассыпало. Ну а как мне живется при этом, как борюсь с минорными ощущениями, я вам старался рассказать.