Последнее соображение пришло ему на ум в связи с неожиданным приступом слабости и апатии. Если бы у Иры были родные, пришлось бы постараться, чтобы ее не искали. Господи, проспать бы часов двадцать подряд! Как же он устал! Вот и праздник...
Он надеялся на эмоциональный подъем, радость от начала, от первого шага. Гордость за себя, за свой ум и актерское мастерство. Удовлетворение от работы с инструментами, которые он изготовил собственными руками на станкостроительном заводе.
Вот, кстати, и прокол всплыл! Он рассказал Ире, что Виталий работает именно на этом предприятии! Она могла разболтать другим ведьмам. Впрочем, Светка сказала, что они давно не общаются. Только одна звонит довольно часто. Та, что относится к типу Венеры. Но и до нее дойдет очередь в свое время. Сейчас главное — избавиться от первого трупа и приступить к ведьме типа Марса.
«Сгорела церковь. Возможен поджог.
Во вторник, в половине десятого вечера, в дежурную часть Гродинского управления государственной противопожарной службы МЧС России поступило сообщение о возгорании церкви расположенной в центре города Гродин. В результате пожара практически полностью уничтожен Храм Успения Пресвятой Богородицы. Как рассказали в пресс-службе УГПС, огонь разбушевался на площади в 200 квадратных метров. Возгоранию была присвоена высшая категория сложности. В тушении принимали участие семь отделений пожарных частей. По предварительным оценкам сотрудников пожарно-технической лаборатории, причиной пожара стал поджог».
А. Маловичко».
Газета «Алхимик» от 3 мая 2003 года.
МАРС
— Незачем браться за то, на что мозгов не хватает! — донеслось до слуха Гели, и следом хлопнула входная дверь.
Это Вика, местная звезда, выдала свое суждение о Гелькином провале перед ректорской комиссией. Геля была в таком состоянии, что, пожалуй, если бы Вика не покинула кафедру культурологии, то была бы бита ногами! Злость душила Гелю. Чистая, кристальная злость — разрушительная, обвальная, вседозволенная. Она вскочила со своего места за столом и великолепным броском запустила в кафедральную люстру «Основами культурологии», толстым изданием в плотном картонном переплете. Люстра, имевшая три рожка из непрозрачного стекла, приняла удар самым своим сердцем и, мигнув и покачнувшись, снова неколебимо воссияла над обращенными к ней изумленными лицами преподавателей.
— Ангелина Николаевна! — возопил заведующий кафедрой Михаил Терентьевич Корытников, лысый и толстый умник, считающий себя поистине культурным человеком. — Что вы себе позволяете?
Сотрудники тоже зашуршали с выражением осуждения и некоторого злорадства. Еще бы! Ах, Гелечка! Ах, какая умница! Ах, какой папа у нее умник! Всю кафедру облагодетельствовал, купил в кабинет альбомы по искусству. Сделаем Гелечку за это старшим преподавателем, несмотря на то, что кандидатская у нее на нуле, а годиков уже тридцать два! Ту же Вику потеснили и еще кое-кого, кому сейчас Гелькин провал и Гелькина детская выходка были на руку.
— Ангелина Николаевна! — снова повторил Корытников, но теперь с отеческими интонациями. — Вы успокойтесь, сядьте! Мы тут все свои, — Геля оглядела ханжеские рожи вокруг себя и показала в злой улыбке свои белые клыки. — Вам давно пора было за ум взяться, и сейчас это только проявилось. Займитесь делом, поработайте над собой! Где ваши публикации? Где глава для методического пособия? У ваших студентов самые плохие знания по вашему предмету, на ваших лекциях сорок процентов непосещаемости! Разве это не так?
Геля молчала. Ее трясло от этих разборок, ее тошнило от тона заведующего, она боялась открыть рот, потому что была уверена — она рыгнет на всех синим пламенем и будет поливать их огнем, пока не испепелит вчистую. Слушать бред, который нес Терентьич, не было никакого смысла. Она сейчас уйдет и больше сюда не ногой! Провались вся эта культурология в Тартар!
Геля задрала нос повыше, встала, держа спину прямой до неестественности, и без единого слова прошествовала к выходу. Потом картинно остановилась, обернулась на бывших теперь сотрудников, демонстративно громко хмыкнула и вышла в коридор, закрыв за собой дверь со страшным треском.
Неприятности на работе, если разобраться, можно было назвать только острой приправой к основному блюду жизни Гели Черкасовой. Будучи личностью сумбурной, взбалмошной и импульсивной, она смешивала в своем уме и характере множество противоположных и конфликтных начал. Избалованная отцом и приученная к дисциплине своим пионерским прошлым и строгой матерью, увлекающаяся идеей из-за красоты ее звучания и отрицающая непреложные истины, рефлексирующая и порывистая, ласковая и жесткая к близким. Кроме того, она относилась к тому типу людей, которые никогда не взрослеют по-настоящему. В ней навсегда сохранились детская безответственная и наивная шаловливость, девичья мечтательность, подростковый максимализм и скрытая жестокость самки, потерявшей своего детеныша.
Она обожала Хемингуэя, зачитывалась «Унесенными ветром», рыдала над Достоевским и интересовалась Кастанедой. Ей все было интересно, всем она увлекалась до самозабвения и все бросала ради нового увлечения.
Как-то так принято среди людей, что когда кто-то выбивается из стада, его начинают шпынять и травить. Надо быть сильным, если ты не такой как все. Геля отличалась от общей массы и пыталась быть сильной. В институте, переживая, наверное, лучшее время своей жизни, она увлеклась феминизмом, потом ее понесло в крайности. Дело кончилось печально и комично одновременно: Геля объявила себя лесбиянкой. Надо признать, что для того времени это было смело. Пока слова не приходилось подтверждать делом, Геля демонстративно игнорировала парней и восхищалась неоспоримыми преимуществами однополой любви. Ее институтские подруги только хихикали. Они прекрасно знали, что слишком далеко дело не пойдет, и были правы.
Однажды, Наталья Напханюк, одна из пятерых ближайших Гелиных подруг, услышала, что в Гродине есть некое подобие гей-клуба, а при нем и маленькое лесбийское отделение. Вроде бы, сексуальные меньшинства собираются в определенное время и в определенном месте раз в неделю. Геля, пылая однополым задором, тут же вызвалась проверить информацию.
И действительно, она побывала на одной такой тусовке. Оказалось, что слух о существовании клуба сексуальных меньшинств весьма преувеличен. Просто в одном кафе выступает маленькая труппа молодых людей, считающих себя эстрадными кумирами будущих поколений. Их номера сплошняком состояли из реприз на «голубую» тему и номеров с переодеванием мальчиков в девочек. Однако случилось еще кое-что, чего Геля никак не ожидала. Она-то надеялась просто поболтать с «единомышленниками» — разными педиками и дивными чувственными девами, знающими о женском теле куда больше, чем женщины традиционной сексуальной направленности. Но все пошло совсем не так. Пока лесбиянка-теоретик сидела за столиком в кафе и с отвращением разглядывала кривляющихся на сцене фигляров, к ней подсела с чашечкой кофе хрупкая молодая женщина. Слово за слово, они разговорились. Соседка по столику оказалась приезжей из столиц. В Гродин ее привели дела, связанные с загнивающим в то время химическим комбинатом. Впрочем, возможно, это все было ложью. Новая подруга пригласила Гелю к себе в гостиницу, якобы чтобы показать ей привезенные на продажу вещи. «Фарцовщица!» — обрадовалась неравнодушная к тряпкам Геля и пошла в гостиницу. Но в номере дама раскованно обняла девушку и стала жадно ласкать ее грудь. Геля испытала неукротимый приступ отвращения и убежала. Так закончился розовый период в жизни Ангелины Черкасовой.
Еще она увлекалась оккультизмом, училась гадать на картах и предсказывать судьбу, потом загорелась идеей ехать на Кубу, помогать последнему в мире социалистическому острову отстаивать себя в мире капитала. Затем последовал тихий период чтения и осмысления ницшеанства, а сразу после, уже окончив вуз, Геля уехала в археологическую экспедицию, раскапывавшую курганы в Монголии. Что уж там произошло, осталось загадкой для всех, кроме Светы, которая стала поверенной страшной тайны: из экспедиции Черкасова вернулась уже беременная, и ей пришлось сделать аборт. Именно Света заняла Гельке денег на лечение последствий аборта, сама колола ей уколы и осушала горькие слезы подруги. Тот период жизни Гели оставил на ее душе шрам, зудящий и саднящий каждый раз как только случайная мысль касалась его.