«Какая роль уготована мне сегодня? — подумал Барончелли. — Давида или Голиафа?»
Рядом с ним расхаживал Франческо де Пацци, сцепив руки за спиной и устремив свои маленькие глазки вниз, на отполированный мрамор. «Джулиано лучше бы не медлить, — подумал Барончелли, — иначе Франческо начнет изрыгать проклятия вслух».
Но Джулиано все не появлялся. Вернулся слуга, миловидный юноша, всего лишь винтик хорошо отлаженного механизма, каковым являлся дом Медичи; на лице молодого человека застыла отрепетированная маска сочувствия.
— Господа, простите меня. Мне очень неприятно сообщать вам, что хозяин сегодня неважно себя чувствует и потому не может принять гостей.
Франческо едва успел скрыть тревогу под показной веселостью.
— Прошу объяснить мессеру Джулиано, что дело весьма срочное. — Он доверительно понизил тон, словно собираясь сообщить слуге тайну. — Сегодняшний завтрак, видишь ли, устроен в честь молодого кардинала Риарио, и тот будет чрезвычайно разочарован, если младший Медичи не сядет за стол. Кардинал сейчас вместе с мессером Лоренцо находится в соборе. Он спрашивал о твоем хозяине. Из-за него отложили начало мессы, и боюсь, что если мессер Джулиано не пойдет сейчас же с нами, кардинал оскорбится. Мы ведь не хотим, чтобы он по возвращении в Рим сообщил об этом своему дяде, его святейшеству…
Слуга любезно закивал, его лицо выражало легкую тревогу. И все же Барончелли чувствовал, что им не удалось до конца убедить слугу и тот пока не знает, стоит ли еще раз беспокоить хозяина. Франческо почувствовал то же самое, ибо начал наседать.
— Мы здесь по воле мессера Лоренцо, который просит брата незамедлительно прийти, так как мы все ждем…
Юноша вздернул подбородок, давая понять, что вполне сознает важность дела.
— Я передам ваши слова хозяину, не сомневайтесь. Когда слуга повернулся, чтобы уйти, Барончелли уставился на своего сообщника, поражаясь его двуличности.
Вскоре на мраморной лестнице, спускавшейся в сад, раздались шаги, и через несколько секунд перед гостями предстал Джулиано де Медичи. Насколько не идеальна была внешность старшего брата, настолько безукоризненно выглядел младший. Нос хотя и крупный, но прямой, с красиво скругленным кончиком, подбородок волевой; глаза большие, золотисто-карие, в обрамлении длинных ресниц, на зависть всем флорентийкам. Изящные, красивой формы губы, ровные белые зубы, густые вьющиеся волосы, разделенные пробором посредине и зачесанные назад, чтобы не закрывать красивого лица.
Судьба была благосклонна к двадцатичетырехлетнему Джулиано; он мог похвастаться молодостью, живостью, красотой лица и голоса. Тем не менее, его природная доброта и чувствительность никогда бы не позволили ему унизить или оскорбить другого человека. В его обществе любой чувствовал себя легко. И флорентийцы любили этого веселого, щедрого юношу. Пусть он не обладал теми качествами, которые позволили его брату стать блестящим политиком, он был достаточно умен, чтобы использовать свои другие преимущества и завоевать расположение общества. В случае смерти Лоренцо Джулиано без труда принял бы бразды правления.
За последние несколько недель Барончелли изо всех сил старался внушить самому себе презрение к этому человеку, но у него ничего не вышло.
Этим утром слабые лучи солнца, тронувшие основания колонн, высветили начавшую меркнуть красоту Джулиано. Он вышел к ранним гостям с нечесаными волосами, в наспех наброшенной одежде, с налитыми кровью глазами. Впервые на памяти Барончелли юноша не улыбался. Он двигался медленно, как человек, отягощенный массивными латами. «Икар, — подумал Барончелли. — Он воспарил чересчур высоко, а теперь упал, опалив крылья, на землю».
Джулиано заговорил, его мелодичный голос сегодня звучал хрипло.
— Добрый день, господа. Насколько я понял, кардинал Риарио оскорблен моим отсутствием на мессе.
Барончелли вдруг стало трудно дышать, и сердце готово было выпрыгнуть из груди. Джулиано выглядел как смиренный агнец на заклании. «Он знает. Этого не может быть. И все же… он знает…»
— Простите, что побеспокоили вас, — произнес Франческо де Пацци, виновато сложив руки. — Мы явились по воле мессера Лоренцо…
Джулиано вздохнул.
— Понимаю. Бог свидетель, мы должны делать все, чтобы Лоренцо был доволен. — На секунду он стал прежним, а затем добавил с самой искренней тревогой: — Я только надеюсь, еще не слишком поздно убедить кардинала, что я отношусь к нему с величайшим почтением.
— Да, — неторопливо произнес Барончелли. — Мы все надеемся, что еще не слишком поздно. Месса уже началась.
— Так идемте же! — Джулиано махнул рукой, приглашая двинуться к выходу.
Когда он поднял руку, Барончелли заметил, что младший Медичи, одеваясь в спешке, забыл нацепить меч.
Все трое вышли из дворца на залитую ярким солнцем улицу.
Хмурый человек, поджидавший в лоджии, бросил взгляд на Джулиано, когда тот проходил мимо.
— Мессер Джулиано, — окликнул он юношу. — На одно слово, это очень важно.
Джулиано оглянулся и, видимо, узнал человека.
— Кардинал, — нервно напомнил Франческо, после чего сам обратился к незнакомцу: — Любезный, мессер Джулиано опаздывает на важную встречу и просит отнестись к этому с пониманием. — С этими словами он взял Джулиано за руку и потащил за собой по виа Ларга.
Барончелли не отставал. Его удивляло лишь то, что руки больше не дрожали, сердце перестало бешено колотиться и дыхание восстановилось, хотя страх до сих пор его не покинул. Более того, они с Франческо все время шутили, пересмеивались, изображая хороших приятелей, чтобы развеселить своего спутника. Джулиано слабо улыбался в ответ на их усилия, но продолжал с трудом переставлять ноги, так что заговорщикам пришлось затеять игривую возню и попеременно то толкать его, то тянуть за собой.
— Мы не должны заставлять кардинала ждать, — по крайней мере трижды повторил Барончелли.
— Признайтесь, любезный Джулиано, — сказал Франческо, хватая своего Юного шурина за рукав, что заставляет вас так вздыхать. Неужели ваше сердце украла какая-нибудь недостойная девица?
Джулиано потупился и покачал головой — не в ответ на вопрос, а скорее показывая, что не желает это обсуждать. Франческо не стал настаивать. Тем не менее, он не замедлил шага, и уже через несколько минут они оказались у центрального входа в Дуомо.
Барончелли замешкался. Ему не давала покоя мысль, что Джулиано двигался очень медленно, словно в тяжелых латах. С наигранной импульсивностью он схватил юного Медичи и заключил в крепкие объятия.
— Дружище, — сказал он, — меня волнует, что вы так страдаете. Чем мы можем вас развеселить?
Джулиано снова вымученно улыбнулся и слабо покачал головой.
— Ничем, любезный Бернардо. Ничем. И последовал за Франческо в собор. Барончелли тем временем успокоился хотя бы по одному поводу: под туникой у Джулиано не было кирасы.
IV
В то апрельское утро перед Джулиано стояла ужасная дилемма: ему предстояло разбить сердце одному из двух людей, которых он любил больше всех на свете. Одно сердце принадлежало его брату, Лоренцо, другое — женщине.
Джулиано хоть и был молод, познал многих женщин. Его прежняя возлюбленная, Симонетта Каттанео, жена Марко Веспуччи, считалась первой красавицей Флоренции, пока два года тому назад ее не настигла смерть. Симонетту он выбрал за внешность: изящная блондинка с копной вьющихся золотистых волос, спадавших ниже пояса. Она была так прелестна, что даже в могилу ее понесли с неприкрытым лицом. Из уважения к ее мужу и семье Джулиано наблюдал за похоронами издали, но плакал вместе со всеми.
Даже в ту пору он не отличался постоянством. Развлекался с другими женщинами, иногда бражничал со шлюхами.
Сейчас, впервые в жизни, Джулиано стремился к одной-единственной женщине — Анне. Разумеется, она была красива, но его очаровали ее ум, жизнелюбие и безграничная доброта. Он узнал ее постепенно, общаясь с ней на праздниках и приемах. Она никогда не флиртовала, даже не пыталась завоевать его расположение; более того, она делала все возможное, чтобы отвадить его от себя. Но ни одна из флорентийских аристократок, соперничавших друг с другом и добивавшихся его внимания, не могла с ней сравниться. Симонетта была скучна; Анна обладала святой поэтической душой.