Как лев, как пятно
Меня никто не предупреждал. На сапогах шмотки грязи, рубашка прилипла к телу, со лба градом струится пот - а я вынуждена протягивать руку. - Наш волонтёр, - представляют меня англичанам, - работает с жертвами изнасилований. Бэррингтон - его-то я знаю, конечно, - аккуратно пожимает мою ладонь вслед за остальными и замечает: - Я думал, организация занимается только детьми. - Так и есть, - отвечаю я за Дамиру. Выходит очень многозначительно, даже эффектно. В комнате повисает неудобная тишина. Дамира смотрит на меня с немым осуждением из-за спин делегации, руки - как всегда - утонули в карманах. Сегодня её врачебный халат накрахмален и чист, в тон всему дому, в тон всей больнице, и только я здесь - большое пятно. - Извините, - киваю я вежливо, но безо всякого расположения, - я должна переодеться. А потом, обращаясь к Дамире: - Сара теперь на месте: завязла в глине и осталась там спать. Я её нашла. - Бедный ребёнок. - Сходите проверьте - она никому, кроме вас, не даётся. И я мельком показываю ей новый пластырь - девчонка кусается, словно псина, и визжит пронзительно-громко. Она борется так за смерть, а за жизнь орала, наверное, словно турбина, и клацала пастью, как дикий лев. Не хотела бы я это видеть. Не видела. - Подходи к корпусу Си, как закончишь: я буду показывать им больницу. Я киваю, прохожу мимо, а сама мысленно обещаю: «Постараюсь задержаться подольше».
Чёрная кожа, белая душа
У Чипо эффектная внешность и тесные шорты, у англичанки из делегации платье едва прикрывает бёдра, обе они слегка очарованы, и Бэррингтон садится назад между ними, ни о чём не задумываясь. Мне не обидно. И в школе со мною дружили мальчишки, лишь бы подобраться к лучшей подруге, но только сейчас мы не в школе, а на серьёзном осмотре. Бэррингтон всего лишь мужчина - он думает не той головой и не собирается слушать меня. Дай любому такую волю, и он заведёт себе тот же барак и будет иметь девочек одну за другой, на завтрак, обед и ужин. Англичанин? «У них же есть ещё чай», - думаю я. Взял бы он Сару, чтобы макаться в неё, словно... - Я слышал об этом, - прерывает вдруг Том, правда, смотря не на меня, а на Чипо рядом с собой. - Но я не думал, что там заперли ещё и детей. Я отвлекаюсь от цифр, хмуро поглядываю в зеркало заднего вида. - Девочки - это не дети, это скот. - Я имею в виду... - Я вас поняла. Наверное, я совсем зачерствела, мой тон кажется грубым со стороны, поэтому Бэррингтон больше не перебивает: он слушает отчёт, прыгая на кочках вместе со всеми. Когда мы выходим у школы, Том деликатно подаёт руку - но, конечно, не мне. - Не груби, - шипит Чипо, пока англичане прошли вперёд по садовой дорожке (ближе к воротам школы), - я расскажу Дамире, что ты творишь. - А что я творю? Чипо натягивает шорты повыше, дёргает пуговицу на блузе, увеличивая декольте. Я вдруг всё понимаю. - Это всего лишь мужчины, - подтверждает она и уходит. Мне становится так гадко, что я даже возвращаюсь к машине под нелепым предлогом. Из школы уже выходят - встречают мешки с деньгами, и я, наверное, не нужна. Сидя в нагретом кресле, касаясь горячей кожи руля, я вспоминаю ту Чипо, что привезли год назад: разодранную, чёрт возьми, пополам, растраханную до мяса, ту, которая заползала под стол, услышав голос родного мужа. Теперь она выползла, служит больнице, но расстегивает пуговицу, предлагая себя, словно вещь. Расплата. Валюта. Это нормально. Она не может представить, что нужна для чего-то ещё. Вечером наедине я задаю ей вопрос: - Чипо, тебе не страшно? Она удивляется, вытирая свою чёрную кожу банным накрахмаленным полотенцем, и её глаза даже темнее, чем у Дамиры, в них отражается звёздная ночь из окна: - Это то, чем я могу отплатить вам. - Но это не долг. Чипо улыбается как-то грустно, щемит мне сердце: - Перед девочками, - поясняет она, вдевая руки в пижаму. Знали бы эти британцы, что она кутается в мешки по ночам! - Чтобы никто из них не вернулся домой. Понимаешь? - Я рассказала Дамире. - И дура. Они лишь смотрят, не трогают. Ты его знаешь? Я понимаю, что она об актёре, о главном куше. Томас Бэррингтон может отдать деньги нам, а может просто выделить Юнисеф: всё разделят, и нескольких девочек придётся вернуть. - Нам нужны его деньги, - правильно расценивает Чипо моё молчание, - так что побудь нормальной. И ложится под одеяло, сворачиваясь клубком. За этот год она выучила чужой язык, стала носить чужую одежду, для всех своих Чипо теперь - предательница и чужестранка. Она смирилась и пережила. Ну а я гашу свет, зная, что не смогу.
Хорошо, нормально, мы
- Люди хорошие, вы просто... - Какие люди хорошие? Бэррингтон прерывается, и я вижу, что он слегка раздражен, когда отвечает мне, неопределённо взмахивая рукой: - Все, все люди... - Нет, по именам, давайте прямо сейчас - по именам. Ну? Кто хороший? И снова перебиваю его, как только он хочет перечислять, как только имя Бахати выскальзывает из его рта. - Бахати колотит дочь, когда ей становится невмоготу. Это значит, что она хорошая? Если есть оправдание, то нет и вины, так, по-вашему? - Я... - Бахати в том лагере трахали на моих глазах - меня не трогали, я иностранка - трахали посменно, как и всех женщин и девочек: одни придут, затем другие, третьи. Как на обед. Что вы имеете в виду под словом хорошая? Её девочка в реанимации, потому что Бахати обрезала её и зашивала - своими руками, лезвием выковыривала ребёнку клитор, и если бы не это, не было бы столько разрывов, когда её насиловали. Ну, кто не виноват, кто хороший? Вот конкретно здесь, сейчас, тогда, в том душном бараке, где пахло потом, спермой и кровью? Давайте мне примеры, ну! Моё бешенство беспристрастно и жестоко, я не умею швырять посуду или кулаками ломать носы, я просто стою посреди комнаты бледная и не спускаю с британца взгляда. - Вы. - Каждый раз, когда они выволакивали кого-нибудь из женщин, я молилась, чтобы это была не я. Кто угодно, пускай даже Сара, но только не я. Ясно? Что, хороший я человек? Да вы просто живёте в каком-то шаре и думаете, что раз вам комфортно, то и всем остальным, раз вы такой правильный, то и все остальные. И ещё приезжаете учить меня. Всех здесь. Идите-ка вы к чёрту, потому что все люди или идут туда, или уже пришли.