***
Мы поужинали, открыли вторую бутылку, он (думаю, что специально, лишь бы меньше смущать меня) надел свой второй халат. Смотря на него, я понимаю, что значит: «Я чувствую, что вернулся домой». И ещё он красивый. Бледнокожий, с выпирающими ключицами, дыханием (словно громче, чем у всех остальных). Мы сидим в полумраке гостиной. Он рядом, я - подтянув ноги к себе. За разговором, так ненавязчиво, натурально, он уже оказался ближе, и свободная рука его легла на мою ступню. Очень естественно - в этом доме всё очень естественно... Словно мы делали это множество раз: сидели бок о бок в наступающих сумерках. Всё здесь, в гостиной, немного подкрашено синевой: и книги, и лестница, и цветы. Солнце давно ушло, выплывает луна, и всё же рано включать ночник. Уютно молчать вот так. Его пальцы аккуратно сжимают ступню, гладят, не вызывая щекотки. Он не флиртует - он смотрит в окно, пьёт вино и расслабленно думает. - У тебя горячие руки, - говорю я прежде, чем соображу. - Потому что я горячий парень? И Том улыбается, смотрит на меня, как будто крепко и глубоко влюблён, и мне кажется, я хорошо понимаю теперь, каков он внутри семьи, дома. Я тоже улыбаюсь в ответ. - Не замёрзла? - Нет. Том наклоняется и губами трогает - не целует - мою ладонь. Она лежит на колене. Его чуть влажные волосы оказываются рядом с моим лицом, и мне хочется дотронуться до затылка, но я почему-то не смею. - У тебя всегда холодные руки и ноги... - С детства. - Если нужно, я закрою окно. И он целует - не трогает - обе руки, а затем осушает бокал глотком, словно собирается куда-то идти. Я останавливаю его, хочу снова сказать, что мне хорошо, что я оттаиваю рядом с ним, что с улицы приятно веет дождём, но не успеваю: громко звонит телефон. - Это мой. - Я принесу. И Бэррингтон всё же встаёт, и разрывается вдруг момент, похожий на волшебство.