***
- У Сары начались схватки, - начинает Дамира без предисловий. Я не могу собраться, теряюсь, и, наверное, звучит странно, когда я выдыхаю: - Уже?.. - Почти в срок. Я вспоминаю, что уехала на три дня, а свалилась куда-то на всю неделю. - Как она? Я обещала... - Поэтому я тебе и звоню. Это важно - это ужасно важно выполнять обещания для таких, как она. Но Дамира не даёт мне сказать ни слова, видимо, понимая меня. - Не надо, не разрывайся, - строго просит она. - Поговори с ней немного, а потом прилетай. Скажи, что всё будет хорошо - не больше. Можешь? - Конечно. И я поднимаюсь на ноги, потому что плохо соображаю: из-за Тома, из-за вина, из-за того, что выпала из своей настоящей жизни. Мне нужно прийти в себя, иначе я не найду слова. В трубке что-то шуршит, Бэррингтон в полумраке смотрит так, словно всё понимает, и я сажусь у окна, спиной к этому дому, когда слышу знакомый голос. Сара как будто плачет. - Не бойся, - говорю я сразу. - Соберись и не бойся, слышишь? Я уговариваю её и себя. - Тебе больно, но скоро всё будет хорошо.
***
Когда я даю обещание, что завтра Сара меня увидит, и её голос становится твёрже, и ей больнее тянет живот, Дамира разъединяет нас. - Ближайший рейс только в шесть утра, дарлинг, - слышу я за спиной. - Всё в порядке? Я оборачиваюсь, замечая, как Бэррингтон закрывает ноутбук. Он успел отыскать билет, освободив меня от объяснений. Без света уже темно, и он зажигает ночник. Тени ложатся странно: половина лица по-прежнему мягкая, а от второй - ёкает в животе. Я стараюсь на неё не смотреть. - Она ещё ребёнок, - отвечаю я. - Но нет осложнений... Думаю, всё пройдёт хорошо. Только вот я обещала держать её за руку, а сама сижу в Лондоне, расхристанная, в халате, без билета и даже одежды, которую можно надеть. Этого я не говорю, но Том это видит. Он покупает билет, вбивая все данные, пока я собираю свои мелкие вещи: книгу, щётку и телефон... Каждый раз, как только я что-то забираю обратно, внутри становится пусто. Это началось неожиданно - и так же должно закончиться. Когда я возвращаюсь и сажусь рядом, Бэррингтон откладывает свой телефон: - Я заказал такси на три утра, дарлинг... - говорит он тихо. - Ты сможешь выспаться, если ляжешь сейчас. - Не смогу. Мысли о Саре перебиваются вдруг притяжением, которое вновь вырвалось из меня. Другая волна - это другая волна... Может, потому что я выныриваю из сказки, из этого забытья, я теряю контроль над желанием, которое заперла на замок. «Слишком рано», - думаю я. Бэррингтон смотрит в моё лицо пристально, словно что-то увидев, пока я допиваю вино. - Почему ты изменилась, дарлинг? - Я переживаю о Саре. - Нет. Я говорю о другом. Я не краснею - теперь я почему-то перестаю краснеть, - хотя понимаю: он как-то заметил это. Он это с меня считал. Расслышал, как животное, запах. Люди удивительно примитивны, когда на сцену выходит секс. Я не собираюсь скрывать и спрашиваю откровенно, чуть громче дыша: - Ты это чувствуешь? - Конечно, дарлинг. Ты сейчас... как цветок, - вспоминает он, и молчит, и затем уточняет спокойно: - распустившийся для меня. - Может быть, потому что я уезжаю. Мне страшно, что будет потом, когда я выйду из этого дома, и поэтому я хочу взять всё сейчас. Извини. - Не за что извиняться. Но рано... Многое следует обсудить. Бэррингтон видит, как я теряюсь, обрастаю плохими мыслями, и делает какое-то движение, интуитивно, словно хочет взять меня за руку и этим сказать: «хорошо, дарлинг, всё хорошо», но вовремя прерывает себя. И всё-таки говорит: - Я скоро приеду, - аккуратно, негромко, подаваясь слегка вперёд, но не трогая. - Это не наша последняя встреча. Ничего не изменится, когда ты улетишь. - Я понимаю это, но не могу... почувствовать. Кажется, я начну обо всём жалеть. - Не стоит, дарлинг... Я не знаю, что могу сделать сейчас. Но ничего не изменится кроме того, что ты больше не будешь носить мой халат вот так. Он пытается пошутить, улыбается мягко, заглядывая в глаза, а это вызывает во мне лишь новый порыв: я сама прикасаюсь к нему. И вдохнув, и осмелившись, и обдумав, я прошу его откровенно, многозначительно: - Пожалуйста... Сегодня не уходи.
***
- Вино... вино, - шепчет он между нашими поцелуями, - это плохая... идея. - Не со мной. Может быть, если бы не алкогольная полудрёма, и страх, и жажда инстинктов, и любовь, если бы не эта смесь под неярким светом от ночника, то я не скоро смогла бы сесть к нему на колени. Но я смогла. Сбился, раскрылся немного халат. В вороте - обычный бюстгальтер. Сушится в ванной кружевное бельё. (Лишнее.) - Подожди, дарлинг, - просит мой Том, но целует в ответ и не может остановиться. У него колотится сердце - я чувствую это рукой. Я слышу его дыхание, слышу тихий и влажный звук, с которым его язык скользит внутри его рта, едва касаясь меня, не осмеливаясь... - Так... он начинал вот так. Когда-то давно тот придурок начинал со мной так, а значит, я могу теперь так закончить. Я хочу так закончить. Уехать обратно, испробовав нормальную жизнь. Бэррингтон понимает это без разъяснений. И держит меня, и не торопится. И говорит с теплотой: - Хорошо. От его запаха и поцелуев кружится голова. Знала ли я тогда, в машине, подскакивая на кочках, что смогу действительно повернуться к нему, что касание языка - это не единожды и не ошибка, что в полумраке можно не красть и бояться, а просто... бояться. Но больше не красть. Его рот восхитительно влажный, горячий и немного горчит - видимо, после вина. Под губой чуть-чуть колется. Если он приоткрывает глаза, то они - с поволокой. Даже немного влажные. Он чувственен - откровенно... Мне тяжело дышать. А потом, наконец-то - его рука на голой коже колена, она медленно поднимается вверх, пальцами - по внутренней стороне, где даже немного щекотно. А когда дотрагивается до белья, то я вздрагиваю (всё же) - и теряю наш поцелуй. Рука Бэррингтона замирает, в его глазах мелькает вопрос, а потом почти сразу - прежняя теплота. Том приближает лицо и предлагает себя, я чувствую его дыхание и сдаюсь. Это кажется разрешением, а может, это оно и есть. Его рука пугает меня, но я пытаюсь переступить, потому что - по крайней мере - я не испытываю отвращения. Он трогает меня через бельё аккуратно, ненавязчиво, изучая рельеф моего тела через ткань, может быть, выстраивая картинку, и я знаю, что он чувствует это растекающееся пятно. Я даже знаю, что моя влага останется у него на пальцах, потому что я стекаю в его ладонь без чувства вины. Или стыда. Испуг и трепет, нарастающее напряжение - это всё, что есть у меня. Том наконец-то прижимает ко мне ладонь, давит на нужное место без прежнего недокасания, переходит грань - и это вскидывает мне бёдра, вырывает пошлый и громкий стон. Я впиваюсь в мужские плечи, чтобы подняться, по инерции, не успевая задуматься, но Том удерживает меня, обхватив. И делает пальцами оборот. Я задыхаюсь. Вот она - та лавина, которую я держала все эти годы, весь этот непролитый дождь, то, что я не могла выпустить сама - только с кем-то. Это скручивается в паху, собирается там, словно падая по воронке, и острое, доводящее до слёз желание возвращается. Мне становится всё равно: что будет, что было со мной до этого, как я выгляжу, как он слышит меня, что он чувствует сам - лишь бы только не потерять его пальцы. Его рука едва отстраняется, а я сама сажусь на неё, веду бёдрами вслед, словно привязана. Это? Это то, что он хотел показать?.. Я уже давно обхватила его за плечи и спрятала пылающее лицо, и теперь слышу мягкий, необидный смешок у уха - нежный, не торжествующий. - Так твоё тело разговаривает со мной, - и когда снова касается пальцами, он добавляет шёпотом, похожим на бархат: - всё хорошо, дарлинг. Всё хорошо. Никто в мире не поймёт, какова эта жадность, как можно пить, забыв о дыхании, если столько шёл без воды. Я сжимаю его халат в кулаках, притираюсь как можно ближе, грудью к груди, и только то, что он ласкает меня рукой, мешает мне прижаться к его бедру. Я чувствую подушечки пальцев. Они скользят с нажимом, который бы Том не позволил, если бы мог раскрыть меня, уйти, может быть, вглубь, соскользнуть. Это было бы слишком остро, но ткань притупляет все ощущения. Я зажмуриваю глаза, стоны вырываются, почти не смолкая, даже если я закрываю рот. Во мне - запах его поцелуев и кожи. Просто. Сойти. С ума. На мгновение я вспоминаю: «Как там Сара? Как моя девочка?» «Как я - как я здесь, как сама?..» И волна накрывает быстро, словно одним прыжком. Обычно я чувствую, что скоро конец, а теперь - это просто случается. Всё внутри сокращается, выталкивает новую влагу, и я замираю на вдохе, вцепившись, должно быть, до боли, и он чувствует эту судорогу - крепче прижимает к себе, что-то шепчет, а пальцами делает короткие отрывистые обороты. Мне хочется сжать ноги и уйти, но он не даёт, он пересиливает, и когда всё прекращается, я чувствую каждую вену и каждую клетку. Такую сладость, какую никогда раньше не ощущала. Моё тело некрасиво крупно дрожит, с виска пада