Для нас, для него
Я не сходила на спектакль, зато отдала визитку Дамире. Она вздохнула, но уладила всё сама. - Согласился взять под опеку, - говорит доктор, немного суетливо рассматривая журналы в киоске. - В Британии совсем нечего стало читать... - На какой срок? - Смотри: это порно или всё-таки...? - Значит, не обговорили. Она берёт себе новый «Esquire», расплачивается всё также - торопливо, неловко, едва выловив кошелёк в огромной наплечной сумке. - Нельзя так давить на него, - нехотя отвечает Дамира, когда мы, наконец, садимся в такси до аэропорта. - Сейчас нам нужно оставить при себе пятнадцать детей, а он взялся платить за них, раз фонд решил направить деньги в Судан. Это не очень-то мало, даже если его терпения хватит всего на полгода. - Не очень-то мало для нас или для него? - Не считай чужие деньги, - попросила Дамира сурово. - Бери, что дают, и не жалуйся. И протянула мне глянцевый журнал о каких-то людях, наверное, с другой планеты, которые вкусно едят, хорошо одеваются и все драки смотрят по телевизору (развлекаются). Мы едем, застреваем местами в пробках, Дамира смотрит в последний раз на улочки Лондона (она здесь, вообще-то, и выросла), а я разглядываю статью за статьёй. Это, конечно, прекрасно: спонсор лично у нас, возможность отсрочки, назревающая стабильность, но что мы будем делать потом, когда фонд снова откажет нам? «Убийство чести» - Юнисеф знает об этом, но не знает, как избежать. - Ну, - как бы подводит Дамира черту, - по крайней мере, я посмотрела на дождь. Я киваю, переворачиваю страницу. И вижу: немного не тот, но знакомый. На лице бутафорская краска, взгляд прямой и влажный: Бэррингтон в спектакле, на который я не сходила. Нездорово как-то колотится сердце, и я вспоминаю прошедший вечер (в душе наедине). Становится немного противно. Не хочу больше видеть его лицо. В аэропорту, прямо перед отлётом, ухожу в туалет вместе с журналом. Вырываю страницу, складываю аккуратно, глядя в свои глаза; зеркало будто мутное. А может, это у меня такой взгляд? Сумасшедшего. Фотографию оставляю в кармане, а журнал отправляю в урну: лучше я скажу, что забыла его в туалете, чем признаюсь в том, что творю.
Женщина, женщина
У меня не бывает ночных кошмаров, потому что их достаточно днём. Прошло несколько лет, Сара выросла, я состарилась, у Дамиры вокруг глаз тоже въелись морщины, а я ничего не могу забыть. Девчонке уже тринадцать, её тело зажило, душа подзабыла, и вчера я видела её возле ограды. - Записочку передавала мальчишке, - подтверждает вечером Чипо. Какая умница! Я рада, как за себя. - Ты бы ей рассказала про первый раз. У нас здесь рано для этого созревают, тем более, если сиротки. - Плохая попытка, - стоя у окна, я выгоняю на улицу светлячков и дышу влажным горячим воздухом. Ночная рубашка немного мокрая - я сильно потею в этот сезон. Чипо понимает, что я снова её раскусила. Ей тридцать лет, а в глазах только-только пробился юношеский оптимизм и желание жить. Она недавно призналась, что у мальчика Сары очень симпатичный отец. «Я, наверное, хочу лечь с ним в постель и расставить ноги». «Это называется секс». «Секс у зверей, у моего мужа, в бараке том - секс, а между нами будет другое». По крайней мере, мужчины больше не пугают её. - Меня не насиловали, - сдаюсь я, намекая. - Но до этого, у тебя дома, на родине, где даже бывает снег, - ты же знала мужчину. - Нет, мне было уже неприятно. - Значит, что-то случилось. В детстве? Как ненормально! Я видела в душе: у тебя там красиво - не то, что у наших женщин. Ни швов, ни... - О Боже, Чипо! - краснею я до ушей, не готовая к таким откровениям. Она улыбается белозубо и широко: - У меня там сросшаяся каша. Наверное, я и чувствовать, как ты, не могу. Мне бы день с твоим телом, чтобы я ощутила всё то, о чём говорят в кино, а ты живёшь и не пробуешь. Даже Сара смогла, а ты увязла в нашем болоте. Ты просто сбежала сюда. - Не лучшее место, чтобы сюда сбегать. - Значит, есть где-то хуже. Я ловлю банкой последнего светлячка. Мне приходится забраться на стул, а потом перепрыгнуть на чужую кровать, чтобы догнать его. Он красивый, когда в темноте; ночью можно взять его в руку и не испугаться. А на самом деле это простой таракан. Я всё ещё смотрю на него, когда чувствую чужую ладонь. От этого касания - вздрагиваю, пытаюсь ошарашено отступить, но Чипо тянет меня на кровать. - Прекрати, - осознаю я и слышу, что срывается голос, - ты с ума сошла. Банка скатилась на пол, но не разбилась; Чипо прижимает меня к себе, и её руки сильнее моих, даже если я начну вырываться. Они длинные, чёрные, пахнут розовым маслом. Одна из них - под подолом. - Убери... я, чёрт возьми, не лесбиянка! - Я тоже. И она делает пальцами оборот. Это сладко, это так сладко, словно глоток после изнуряющей жажды. У меня немеет всё: и тело, и воля, и голова; бёдра подмахивают, раскрывается рот; я как во сне вдавливаю ногти в чужие плечи. Они женские. Они женские! Тогда что же происходит со мной?.. - О Боже... - Голодная, - шепчет Чипо так близко, что я запоминаю её дыхание, - очень голодная. Ещё несколько раз, аккуратно, мягкими пальцами. И я стекаю в её ладонь. Мне хочется стонать, плакать и, может быть, умереть, но прежде всего - закончить. Сделать это с другим человеком, даже если это не Том. Но её пальцы исчезают, как только мокнут, всё также внезапно прерывается, как началось. - Подумай, кого ты наказываешь: своих обидчиков или всё же себя. - Пожалуйста... - Нет. Чипо вытирает руку о край простыни. Мне не стыдно, не больно. И пальцы её сухие, когда обхватывают лицо: она смотрит в глаза внимательно, длинно, привычно по-сестрински, а я не могу уложить всё случившееся в голове. Она говорит: - Это сделает твой мужчина, - её щёки блестят, наверное, из-за луны. - Уедешь домой, смоешь загоревшую кожу, дашь ему трогать себя везде и целовать, а потом сядешь сверху - так он тебя не обидит, - и больше никогда не вернёшься сюда. - Ты дура. Ты полоумная. - А ты можешь плакать - я никому не скажу.