— Хэлло, Бэкки! Прекрасно выглядите. Как муж и сын?
— Хэлло, босс! Благодарю. Все в порядке. Вы тоже прекрасно выглядите. Эта фраза была не просто дань вежливости. Скорее пароль дружеского взаимопонимания.
— Что ждет меня дома? — улыбаясь от произнесения последнего слова, спросил Джон.
— Приглашение от губернатора на послезавтра.
— 0'кей!
Джон вышел на подиум под руку с дочерью губернатора, оглядел политиканов и членов их семей, сидящих в первых рядах, а потом взглянул вверх, где на галерке сидели тинэйджеры.
— Господин губернатор, леди и джентльмены и эти, прогульщики, доброе утро, — сказал он, смеясь и делая широкий приветственный жест. — Я не могу петь по условиям моего киноконтракта. Смешные истории — тоже не мое амплуа.
Он почувствовал — от него ждут хотя бы слов — и добавил:
— Меня часто спрашивают, собираюсь ли я поселиться на Побережье? Пока я снимаюсь, я буду жить там. Это работа. Но дом мой здесь. И сюда я вернусь.
Он вернулся. Сил больше не было. Господи, как новичок, трясется он теперь, сидя в своей гардеробной. Где же ребята?
И в этот момент постучали.
— Эй, хэлло! Мы пришли, — говорил Скотти, протягивая руку.
Старая гвардия. Они собрались, чтобы облегчить ему возвращение. Без стука (дверь была приоткрыта) ввалились Рэд, Лам, Чарли и Джо. И тут же включились в общение. Смех. Шутки. Как много лет назад. И как много лет назад — напряжение в нем. Почти трагическое неумение переключаться, сразу влиться в общий веселый разговор.
О нем словно забыли. Боясь помешать им и выдать свое волнение, Джон наблюдал за ними в зеркале, ощущая неловкость от невольного подглядывания.
Стараясь смотреть как можно незаметнее, он глянул исподтишка и в зазеркалье встретился взглядом со Скотти. Резко дернул головой от смущения. Отвернулся.
В глазах старого друга явно сквозило: «Я понял твое состояние. Понял — потому что видел тебя совсем щенком. И будь ты хоть трижды король, сегодня ты боишься. Но я никому не скажу. Я постараюсь помочь тебе». А сам Скотти говорил:
— Помнишь твой концерт — последний — на Островах? Джон благодарно кивнул. Ребята оживились.
— Да, да. Жаль, нет «Айрсов». Уж они бы порассказали…
— Моя лебединая песня. Вернее, девятнадцать лебединых песен.
— Танцевал с микрофоном, рискуя сорваться со сцены. Гордон был так потрясен твоим выступлением, что даже не мог петь. Стоял с открытым ртом.
— Прощальный концерт, ребята. Я знал, что этого долго не будет. Но не знал, что я буду так замордован…
Дверь открылась. Вошел Полковник, и следом фирмачи.
— Мой замордованный мальчик, — давая понять, что слышал его слова, начал Полковник, — как ты себя чувствуешь?
— Все в порядке, Полковник, — ответил Джон своей дежурной фразой. Обстановка в гардеробной с их приходом из непринужденной превратилась в бедлам. Говорили все разом. И слава Богу! Еще с полчаса, когда всем было не до него.
После концерта на Островах Джон снова вернулся «выстреливать» фильмы. Толпы поклонников встречали его в аэропорту. Ничего нового. Но теперь было не выносимо стыдно. Он обманул своих фэнов. Он не мог петь для них. А ведь среди этих людей были «профессиональные» поклонники — люди, которые всегда обретались там, где жил Джон. Они устраивались на работу в его родном городе, пока он был там. Они снимались с места и кочевали, если он уезжал в турне. Наградой им служили концерты. Теперь ждать стало нечего. И Джон попросил Бэкки навести, о ком можно, справки, чтобы помочь.
Его собственная жизнь все больше становилась похожа на страшное непроходимое болото. О самостоятельности и мечтать не приходилось. Он находился в кабальной зависимости от менеджера, фирмы, контракта и даже собственного имиджа. Скука и безразличие сделались его постоянными спутниками. На съемочную площадку он выходил, шаркая ногами. Говорил то слишком громко и экзальтированно, то словно пережевывая кашу. Режиссеры делали вид, что не замечают его состояния. Не оставалось сил даже на развлечения. И вот изредка Джон стал бросать в рот пару маленьких желтеньких глянцевых пилюль, которые поднимали настроение, помогали держаться в форме. Многие артисты пользовались ими. И никто не находил в этом ничего страшного.
После окончания съемочного дня, когда действие таблеток кончалось, он, отупевший, сидел перед телевизором в окружении ребят и их подружек. Утром Джон несколько раз порывался удрать в горы один, однако вездесущий Полковник, узнав об этом, дал ребятам накачку:
— Ваш босс стоит миллионы и миллионы. Берегите его.
И они берегли. Они уже знали, что он начал пользоваться таблетками. А поскольку так было проще «беречь», они, не желая отстать от босса, начали пробовать все подряд. Скука богатой праздности давала о себе знать.
От той же скуки Джон стал делать людям какие-то безумно дорогие подарки. Отец решился поговорить с ним:
— Мальчик, я тут как-то проверял счета с Бэкки и решил, что спятил. Сотни тысяч на машины. Для кого? Тридцать три машины!!! Кому? Зачем? Мы… Ты разоришься так!
— Папа, это только деньги. Что тебе нужно? Скажи. Я все сделаю. Не говори только об этих проклятых деньгах.
— Сынок… Это твой труд. Я не понимаю…
— И не дай Бог! Я сам не понимаю. Но я не хочу помнить, за что я их полу чаю. Да, папа, богатым быть хорошо. Я буду дарить подарки. Кстати, не забудь — тебя ждет новый телевизор от фирмы. Привет Лили. Отец ушел осчастливленный. Они все вначале уходили осчастливленными. А потом выяснялось: кому-то был сделан более дорогой подарок, и Джон сразу становился плох.
О, как он старался угодить им раньше. Теперь это прошло. Подарки, как и все остальное, не приносили радости. Оставался эксперимент да необходимость в окружении. Родные не составляли исключения, разве что мать его мачехи. Она никогда не ждала подарков. Удивительная женщина!
Душа его отогревалась рядом с ней. Да и мать Лили любила его, пожалуй, больше родных внуков.
К Рождеству он снова вернулся домой. Джон с детства, когда рядом была мама, любил этот праздник больше остальных. Но такого Рождества не помнил — грянули небывалые для их мест морозы, и выпал снег.
Рождественская ночь, казалось, тянулась бесконечно. Мать Лили, оказавшаяся рядом, шепнула:
— Пойдем, глотнем свежего воздуха, мальчик. А то я уже одурела от духоты и скуки.
— С удовольствием, мэм.
— Не зови меня — мэм. Просто — бабушка Кэт.
— Спасибо. Куда прикажете проводить вас?
— Слушай, я ведь янки. У нас бывает зима, и мы играем в снежки. То есть раньше играли, а теперь-то уж нет, — поправилась она. Они потихоньку выскользнули из дома.
— Хорошо дома?
— О, бабушка Кэт, только дома и хорошо. Хотя… вы понимаете?
— Надеюсь, мальчик. Я вижу тебя не первый раз. Знаю. Ты грустишь? Что может тебе помочь? Только твоя собственная семья. Женись. Но не на актрисе. Я про жила очень долгую жизнь, и мой опыт подсказывает, что легко тебе не было никогда. И не будет.
— Моя мама предрекала мне то же самое. На мне что — печать? Бабушка Кэт кивнула и добавила:
— Но ведь должен же ты полюбить? А разве может устоять против твоего обаяния и таланта женщина? Возьми хоть меня, — улыбнулась она.
— Я простой южанин. Своим взлетом я обязан Полковнику. Он…
— Это тебе он сказал? — перебила старая дама, и глаза ее стали какими-то не добрыми и тусклыми. — Только не смей защищать его. У тебя талант. У тебя!
Он улыбнулся горячности старой леди. В ней не было покорности и обреченности, свойственной членам его семьи.
— Твой талант — тяжелый крест, — снова заговорила бабушка Кэт. — Молодежь чувствует меру этого таланта, но не его тяжесть. И не в состоянии облегчить ее своим поклонением. Всегда тебе будет трудно. И, тем не менее, люди всегда будут к тебе протягивать просящую руку.
— Я уже привык. Потому-то я и боюсь жениться. При моей жизни обрекать кого-то мучиться рядом? Ужасно… И потом — я никогда не смогу ни о чем попросить любимую женщину. Я, наверное, создан только исполнять просьбы. Но я не ропщу. Хоть какая-то от меня польза, — с легким оттенком горечи закончил Джон.