Итак, Рэд и Джо. Правда, здесь тоже была загвоздка — Рэд полагал, что у него больше прав на дружбу Короля, чем у Джо. Годы юности Рэд приравнивал к войне — год за два. Ревность. Все это было бы смешно. Но ведь все претендовали на владение его душой. И Джон был вынужден удовлетворять их амбиции.
Ну, кому нужен был бы этот коренастый и кривоногий Рэд? И все-таки Джон достал Рэду роли, где тот мог бы проявить свои каратистские способности. Отношения с другом юности были самыми сложными. Рэд держал основной состав ребят на расстоянии, вроде бы заботясь о спокойствии друга. Но Джон-то знал — Рэд хитер: сумел стать необходимым Полковнику, победить неприязнь Прис. И всячески старался, чтобы босс забыл ту давнюю неосторожную фразу о маме. Но такого босс забыть не мог. А поскольку простил и позволил вернуться, то считал себя обязанным. И чувствовал — в душе Рэда просыпается жгучее презрение. Рэд, словно сговорившись с Прис, тоже начал все чаще шутить над ним, твердо зная — ему все сойдет, и при этом еще расхваливая чувство юмора своего босса. Положение создавалось самое дурацкое. Джон ума не мог приложить — как быть?
Да ведь видел же! Видел, что компания разделилась на две отнюдь не равные части — Рэд, и с ним трое, и Дам, Чарли, Джо. Последние были друзьями. Настоящими. Но ведь Полковник всегда внушал:
— Никаких друзей. У Короля только подданные.
Яд наставнических слов впитался в кровь. Да еще Прис:
— Правильно… Мы нигде не бываем вдвоем. «Ах, с тобой может что-нибудь случиться! Ах, на нас нападут. Ах, украдут». Нужны мы… Не жизнь, а заточение в башне. Только добровольное. Пойми же, наконец, внушая тебе эти ужасы, твои ребята просто нашли способ прибрать тебя к рукам. Не они для тебя, а ты для них.
Жена не знала ничего об угрозе мафиози. Она лишь хотела жить полной жизнью. А именно такой жизни Джон не мог ей дать. Теперь, когда снова началось турне, он не принадлежал ни ей, ни себе. Полковнику, фирме. Главное — музыке.
Перед ним снова были живые люди. Его изболевшаяся за годы добровольной кинокаторги душа жаждала общения с ними. И в песнях он попытался раскрыть им эту душу.
Он вспомнил, как видимые ему первые ряды смотрели на кумира своей молодости затуманенными воспоминаниями глазами. А он не хотел быть только ожившим прошлым. Он хотел быть частью Вечной Музыки…
Тяжело и осторожно ступая, он еще раз обошел музыкальную комнату, дивясь и почти не веря себе — неужели все развешанные по стенам золотые диски принадлежат ему? Тяжелые отечные веки на мгновение прикрыли глаза, слывшие некогда самыми чарующими.
Так… покончено. Двигаемся дальше. Только бы хватило сил. А Джон остро чувствовал, что силы на исходе. Неужели конец? Что это такое? А как же фэны? Через неделю очередное турне. Билеты давно проданы. А-а… разберутся. Всегда он чувствовал ответственность. Всегда Полковник внушал:
— Всем, что у тебя есть, ты обязан мне и публике. Береги своих фэнов. Ищи путь к их сердцам.
Да, публика обожала его. Они вопили от восторга. Его ровесники сделали своего кумира кумиром своих чад. Он-то хотел другого. И как-то предпринял последнюю попытку соединить себя с людьми. Он в шутливой форме рассказал им о своем пути, надеясь, что они поймут — роз на этом пути значительно меньше терниев. Однако национальный юмор восторжествовал. Они прекращали жевать и весело ржа ли, не желая даже задуматься, что стоит за его словами. Они видели в нем всего лишь развлекателя. Он был из их молодости. А теперь стал живой легендой, воплотив их извечную мечту о сказочном богатстве.
Джон посулил себе за глупость тысячу чертей и замкнулся окончательно. Прис же, наоборот, удивила:
— Прекрасно, милый. Твой новый ход страшно удачен. Ты ведь можешь теперь выходить на сцену прямо из зала. Ты стал частью публики. Значит, мы снова будем вместе. Мы ведь семья. (Припомнила его слова).
— Нет, Прис. И не надейся. Я могу только петь. Я никогда больше не буду пытаться таким образом занимать публику. Не мое амплуа.
— Как хочешь, конечно. А жаль. Ну, не вскидывайся так. Совсем ни к чему столько эмоций. Невероятное у тебя бывает лицо, когда ты поешь. Что ты чувству ешь? Где ты? Со мной у тебя никогда не было такого лица.
— Глупенькая, ты что — ревнуешь? К чему? Музыка — другой мир. И я — выходец оттуда. Я ничего не могу с собой поделать.
— Да-а-а… — задумчиво протянула она. — Я же стою на обочине твоей жизни, а моя проходит. Зачем я тебе?
Даже сейчас помнил он интонацию жены. Словно он, а не она добивалась права быть семьей. Несправедливость вопроса разозлила его.
— Мы уже говорили на эту тему много раз. Мое мнение ты знаешь. Займись чем-нибудь. Хоть воспитанием Лиз. Она все время с дедом и ребятами.
— Благодарю. Я только на это и гожусь? И потом, ты несправедлив. Я присутствую при всех ее занятиях. Гуляю и играю с ней. Но наша Дюймовочка слишком самостоятельна. Ей не интересно со мной.
— Ей, конечно, нужны подруги. Что можно сделать?
— Что? Ты приучил ее; вот и придумай. Учти, Лиз обожает твою музыку. Хитруша затягивает в музыкальную комнату твоих ребят и заставляет ставить ей пластинки.
— Мои?!
— Не только. Но в основном — да.
Едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться от гордости и радости прямо в лицо жене, он пообещал:
— Ладно. Разберусь. — И озабоченно добавил: — А ты, надеюсь, сама выберешь себе занятие?
— Уже.
— Что — уже?
— Выбрала. Если тебе интересно — школа современных танцев и моделирование. Могу заняться и каратэ.
— Отлично, девочка. Я тоже постараюсь не давать тебе скучать…
— Ладно уж. Не выйдет. Не обещай.
— Спасибо, милая, что хоть понимаешь. Прис, мне действительно трудно давать обещания. Я, правда, не принадлежу себе. Ты веришь?
Мрачно кивнув, она подняла на мужа свои голубые глаза. И столько в них было тоски, что он засомневался — выдержит ли?
Не выходила из головы и дочка. Вечером, сидя с Рэдом в гостиной, Джон, словно невзначай, спросил:
— Говорят, Лиз частенько эксплуатирует тебя и других парней — просит проигрывать пластинки.
— Не хитри. Меня — никогда. Малышка знает, что я не поощряю баловство. А вот Лама и Чарли — да. Они у нее просто личные диск-жокеи. Чарли даже рассказывает ей кое-что о музыке и музыкантах. Я уже говорил твоей жене, что зря забивают голову ребенку. Ей ведь нет еще и пяти.
— Ты прав. Когда они обычно этим занимаются?
— После шести.
— 0'кей! Я их застукаю.
— Ну-ну, — снисходительно согласился Рэд, всем своим видом давая понять, что твердо уверен — босс сделает все, как надо, несмотря на свою любовь к дочери…
— Бедная девочка, — вслух проговорил он. Сегодня Лиз было уже девять. Последний год она жила с матерью на Побережье, но все каникулы проводила только с отцом, каждый раз так или иначе проявляя к нему свою любовь и преданность. Лиз стала настоящим другом. Она многое понимала. Все чувствовала. Но это не давало отцу права взвалить на ее хрупкие плечики ни капли своего груза. И так за последние четыре года в девочке произошли разительные перемены. Из маленькой веселой щебетуньи она превратилась в высокую, очень тоненькую девочку. Задумчивую и скрытную. Родители перезванивались, обсуждая, как быть. Но что они могли сделать? Его-то больше всего смущало не только внешнее, но и внутреннее сходство дочери с ним.
Что она делает сейчас в своей комнате? Подняться? Поговорить? Нет. Он остановил себя. Девочка разволнуется. Зачем — зазря? А если не зря, то все равно ей придется пройти через это. Так пусть уж лучше попозже…
По совету Рэда и из любопытства, перенеся запись в студии на другое время, Джон почти робко подошел к дверям своей музыкальной комнаты. Сквозь маленькую щелку донесся голос Чарли:
— Я дам тебе послушать вот это.
— Ой, какие красивенькие и как смешно называются, — заверещала Лиз. Потом молчание, и снова ее ставший уже серьезным голосок: