Надежда Семеновна умела привлечь к просветительской и творческой работе в музее талантливых людей. Настоящим праздником для слушателей стали концерты Алексея Александровича Паршина, которого французская пресса назвала одним из лучших органистов мира. Надежда Семеновна приложила немало усилий к тому, чтобы его выступления в музее стали постоянными.
Сотрудничество Музея музыкальной культуры имени М. И. Глинки с крупнейшей музыкальной фирмой России «Аккорд» — еще одна история, связанная с Н.С.Севницкой. Два года назад президент фирмы «Аккорд», заслуженный работник культуры РФ С.Л.Сперанский и Н.С.Севницкая при поддержке генерального директора музея А.Д.Панюшкина задумали концертно-просветительскую программу «Инструменты оживают в руках музыкантов», включающую циклы: «Классика», «Фольклор», «Гитара в джазе», «Музыкальный мастер и музыкант», а также цикл «Мастера джаза», который ведет руководитель ансамбля «Джаз-аккорд», гитарист, заслуженный артист РФ ААКузнецов. И вот спустя два года можно с радостью констатировать: программа живет, у нее много почитателей.
В апреле 1999 года должны были состояться новые гастроли Жиля Апапа в Москве, и Надежда Семеновна начала активную подготовку к его приезду Внезапная смерть от инсульта оборвала все ее планы. Она ушла из жизни так внезапно, так неожиданно, так трагично, что невольно рождается мысль о том, не сам ли Элвис властно призвал к себе ту, которая столько сил и времени отдала ради того, чтобы остальные поняли и полюбили его так, как понимала и любила его она.
Несколько слов о самом романе. Он представляет собой беллетризированную форму одной из лекций Надежды Семеновны, которая носит то же название (по названию кантри-хита Джо Бэбкока)
Разумеется, роман сильно отличается от лекции, так как в своих лекциях Надежда Семеновна никаких фантазий и домыслов никогда не допускала. Она написала эту вещь в 1979–1980 гг., когда еще многого не знала о жизни своего кумира. Но, как сама говорила, ей многое удалось угадать. Во всяком случае она никогда впоследствии не отрекалась от своей концепции понимания творчества и жизненной судьбы Элвиса, которая явно прослеживается в ее романе, от горячего сочувствия и просто к человеку, и к великому певцу. Это свое сочувствие и понимание она всегда старалась передать своим слушателям. И для нас, ее друзей, имена Элвиса Пресли и Надежды Севницкой останутся неразрывными навеки.
Татьяна Жданова (сотрудник Российской государственной библиотеки).
1 глава
Щелкнув колесами на последнем стыке рельсов, поезд медленно покатился вдоль перрона, до отказа забитого людьми, и, наконец, конвульсивно дернувшись, остановился.
В салоне одного из вагонов все моментально пришло в движение. Только Джон оставался отрешенно спокоен. «Пора», — раздался голос Полковника, прямо обращенный к нему. Их взгляды встретились, и Джон почувствовал, что Полковник обеспокоен. «Все о'кей», — мягко сказал он и попробовал улыбнуться, что потребовало усилия. Джон встряхнул отросшими за последний месяц волосами, словно отгоняя это усилие. Левый уголок его рта вздернулся в привычную полуулыбку-полуусмешку. Проведя руками по волосам, он уложил их в знаменитый кок и, ни разу не взглянув на себя в зеркало, двинулся к выходу.
При его появлении в дверях вагона над вокзалом пронесся единодушный вопль.
Он шел через этот орущий коридор, еще не сознавая, что он — дома… Снова, как два года назад, было раннее мартовское утро. А март в его городе — либо живое горячее солнце, либо дождь с рвущим душу своим надсадным воем ветром. Вот и сейчас тучи снижались, как эскадрильи самолетов. В просветах кровило солнце, нагнетая тягостное впечатление. Но пыл людей не утихал, несмотря на начинавшийся дождь.
Прибавив шаг, Джон отыскивал глазами ожидавшую его машину. Полицейские теснили фэнов. Лам уже предусмотрительно распахнул дверцу кадиллака. Едва пожав другу руку, Джон нырнул в мягкое сумрачное чрево, бросив на прощание Полковнику и остальным: «Увидимся в конце недели».
Машина медленно тронулась по дороге, вдоль которой толпились фэны. Из глубины машины Джон жадно смотрел на расстилавшийся родной город. Машина уже выехала на Мейн-стрит с ее старыми кирпичными домами, допотопными, но уютными с виду. Слева и справа город был окружен новыми многоэтажными кварталами. Вот сейчас… сейчас они выскочат к повороту на Уайтхевен.
И тут небо пролилось дождем. Страшная желто-сиреневая туча, переваливаясь, двинулась в сторону его дома, а потом накрыла Форест-хилл. Мысль о том, что на мамину могилу падает тяжелый дождь и даже редкий для этих мест легкий снег, была непереносима.
За своей грустью Джон не заметил, что машина сбавила ход перед воротами. Они распахнулись и поглотили ее… Понуро стояли фэны — ни улыбок, ни автографов, ни поцелуев.
Взгляд его как-то сразу охватил широкую подъездную аллею, обсаженную старыми деревьями. Стволы их глянцево чернели под дождем. Ветви были так могучи, что маленькие, едва распустившиеся листочки почти не были заметны. Дом из светлого камня, словно перламутровый, светился в дождливой мути. Как он был счастлив здесь всего два года назад!.. Улыбка еще бродила на его губах, когда машина остановилась.
В дверях стояли бабушка, отец, тетка, кузены. Его близорукие глаза, прищурившись, обежали всю группу. Он вздрогнул, вздохнул едва приметно и поскорее улыбнулся своим.
В холле Джон задержался. Огляделся. Синий, как небо, и с нарисованными звездами потолок-свод теперь, когда мамы больше не было, стал не нужен — только давил своей одинокой отдаленностью. Солнце закатилось…
Он сидел у окна своей спальни, а сон все не шел, несмотря на мерный шелест дождя. Напряженная боль сковала тело, не давая двигаться. Над входом в гараж раскачивался большой фонарь. Там стояла первая машина, купленная им для мамы, а она… она…
Почему она? Такая молодая? За что, Господи, ты покарал ее? Или это меня? Меня…
Мысль билась в тисках ночи. Сон не шел. А дождь за окном все бубнил и бубнил.
Пришло и прошло утро. Дождь все продолжал бубнить. Надо было что-то делать. Как-то заставить себя вырваться из ужасного напряженного бездействия…
По-стариковски поднявшись с кресла, Джон пошел в ванную. Горячая вода острого душа прогрела скрюченное застывшее тело. Побрившись и причесавшись, он спустился в кухню и заставил себя проглотить свой любимый сэндвич, приготовленный теперь уже бабушкой, и чашку кофе. Потом крадучись, избегая встречи со своими, поднялся в свой ден (берлогу), как все называли его кабинет, и, позвонив Ламу, попросил подготовить машину.
По-прежнему осторожно спускаясь вниз, вспомнил про плащ, но идти назад не решился и равнодушно шагнул в дождь.
— Насколько я понимаю, босс, тебя следует отвезти вначале подсушить…- начал шутливо Лам, но лицо «босса» было таким измученным, что шутка тут же сменилась деловым:
— Куда прикажешь?
— По городу, если не возражаешь, — без улыбки, но дружелюбно ответил Джон.
Они выбрались на вершину холма, и Лам почти остановился у поворота на Форест-хилл, ожидая, что босс прикажет свернуть. Но Джон молчал. Он не хотел ту да ехать с Ламом. Ни с кем. Делая вид, что не замечает взгляда приятеля, Джон от вернулся к окну и вздрогнул — там на вершине холма сквозь голые ветви деревьев и серый занавес дождя виднелась огромная беломраморная фигура Распятого, стоящая в голове маминой могилы.
Не дождавшись приказа, Лам взглянул в зеркало и сдвинул его — не было сил смотреть на это отсутствующее белое лицо с черными провалами глаз.
Машина скользнула вниз — к городу. Улицы были пусты. Дождь прогнал людей.
Они проскочили мимо маленькой церквушки, куда в давние счастливые годы мама и они с отцом ходили по воскресеньям. Церковь была чистенькой, недавно покрашенной. Но сердце Джона не дрогнуло ни от печали, ни от радости. Не было сил.
Резкий, почти рискованный поворот, и слева растопырилось довольно уродливое здание из коричневого кирпича, похожее на тюрьму, — его школа. Сюда двенадцать лет назад его привела мама. Воспоминания, связанные со школой, не доставляли удовольствия…