Один из миров, быстро подумал он. Выдуманный. Не настоящий.
Шеренги жуков приближались.
- Пора, - сказал кто-то.
Может быть, Крокодил, а, может быть, и Капрал, стоящий по правую руку.
С ними обоими произошли разительные изменения: провалилась кожа на лицах, а одежда превратилась в истлевшие чуть живые лохмотья.
И, как пакля, лежали на черепах спрессованные плоские волосы.
- Прощайте, ваше величество...
Абракадабр гулко тявкнул.
Клаус вытащил меч, врученный ему Аделаидой. Меч был не волшебный, блистающий, а - выпиленный из фанеры. Ясно различалась клееность на сточенном лезвии, а весьма ненадежная ручка была обмотана изолентой.
Впрочем, он и не удивился. Потому что он ожидал чего-то подобного. И, подняв этот фанерный меч обеими руками над головой, словно веря, что он настоящий, зашагал навстречу хитиновой непобедимой армаде.
Все быстрее, быстрее, а затем - побежал.
Сердце у него громко стучало, воздух, как будто раскалившись от солнца, горел в груди, и, не сдерживаясь, он изо всех сил закричал:
- По-бе-да-а-а!..
И, наверное, сотрясенные криком, посыпались откуда-то сверху - будто снег, невесомые пыльные хлопья разорванной паутины...
19. К Л А У С. Я - М Ы Ш И Н Ы Й К О Р О Л Ь.
Меня как будто хватили по затылку чем-то тяжелым: потемнело в глазах и кровь жарким отчаянием бросилась в голову.
Я уронил кеды.
- Что ты врешь?.. Ее уже две недели нет в городе...
- Я - вру? - поднимая брови, раздельно спросил Косташ. - Я не вру. Запомни: не имею такой привычки...
- Но это - совершенно невероятно!..
- Почему?
- Да потому что ее отправили с майским транспортом. Если бы она осталась, то неужели бы она не дала о себе знать? Это - невероятно.
- А мы сейчас спросим, - пообещал Косташ. - Мы сейчас спросим, и ты убедишься... Женя! - позвал он мягким и вежливым голосом. - На минуточку. Расскажи господину де Мэю, кого ты там видел...
Он немного посторонился, нескладное туловище дона Педро втиснулось между ним и тщедушным Радикулитом, который в эту минуту стаскивал с себя клетчатую рубашку.
Толстые, в рыжих ресницах веки туповато помаргивали:
- А чего, ребята, чего?.. Ничего я такого особенного не знаю...
- Расскажи, кого ты вчера видел на проспекте Повешенных...
- Да - ребята...
- Расскажи, тебя человек просит...
Конопатое, в желтых веснушках лицо дона Педро мучительно искривилось, брови поползли к переносице, а обветренный, в трещинках рот съехал куда-то в сторону.
Он поскреб отвисающие, как у женщины, груди.
- Ну, чего, чего... Иду, это, значит, я по проспекту, останавливается такси, и вылазит - она с Дуремаром... В платье, значит, сумочка такая - из красной кожи... Привет, говорю, Ленка, она мне тоже говорит, привет... Дуремар, значит, берет ее под руку и они - заходят... Платье, говорю, значит, сумочка. Вообще так - прикид нормальный...
- А ты? - спросил Косташ.
- А что - я? Постоял, пошел дальше... - Дон Педро вдруг ухмыльнулся. - Мы с Радикулитом в тот день насвистались: ойей-ей!.. елки зеленые!.. Домой еле приполз. Ну, все, ребята? Ну, я - почапал...
Он перешагнул через выставленные ноги Радикулита, но, наверное, все-таки неловко зацепился за них, потому что сделал вперед два быстрых шага - ухватился за стену казенного узенького коридорчика.
На спине у него, как подпалины, коричневели родимые пятна.
Косташ смотрел на меня.
- Ну что, убедился? - спросил он, почему-то, наподобие дона Педро, туповато помаргивая. - Ладно. Не переживай, наплевать... - И вдруг тоскливо, как будто из самого сердца, вздохнул. - Не об этом сейчас надо думать...
Он, по-моему, хотел еще что-то добавить - редкий случай, когда Косташ заговорил, по всей вероятности, откровенно, но буквально в следующее мгновение дверь, ведущая в кабинет врача, с прибабахом открылась и оттуда вывалилась пятерка полуголых возбужденных ребят, а опухший санитар, высунувшийся вслед за ними, как ворона, откашлялся и скомандовал, тараща выпуклые глаза:
- Следующая пятерка!.. Заходите по алфавиту!..
Щеки у него лиловели от нездоровой отечности.
- Ну пока, - сказал Косташ, нагибаясь и трогая меня за плечо. - Не расстраивайся. Желаю тебе удачи...
- Тебе - того же... - механически ответил я.
- И - не переживай...
- А я и не переживаю...
Я был рад, что он, наконец, от меня отвязался. И еще я был рад, что вместе с ним в кабинет убрались Радикулит и дон Педро. Я совсем не хотел, чтобы они сейчас со мной разговаривали.
Этого мне было не надо.
Потому что я неожиданно понял, что мне теперь следует делать.
Значит, Дуремар.
И когда я понял, что мне следует делать, то отчаяние и беспомощность, овладевшие мной, как-то незаметно, вероятно, сами собой рассосались, и на смену им с удивительной легкостью, даже несколько напугавшей меня, появилось холодное и ясное равнодушие - отрешенность, позволяющая действовать и говорить с точностью бездушного механизма.
Что-то во мне сгорело.
Я теперь мог наблюдать за происходящим как бы со стороны.
И меня ничуть не задело, когда из-за дверей кабинета, вдруг раздался психический душераздирающий вопль: Сволочи!.. Я вас всех ненавижу!.. Морды военкоматские!.. - а затем сами двери шарахнулись, как от пушечного ядра, и оттуда, словно вышибленный ударом, вылетел головой вперед разлохмаченный Косташ и, наверное, ощутимо треснувшись о батарею у противоположной стены, ухватился за трубы обеими трясущимися руками:
- Гады!.. Фанера армейская!.. Мы с вами еще поквитаемся!..
Меня это действительно не касалось, и я даже без особого любопытства слушал, как появившийся вслед за Косташом ухмыляющийся довольный дон Педро, объяснял - помогая себе неуклюжей жестикуляцией:
- Ну, справка у него была... Значит, насчет болезни... А тут, главный который, говорит, что болезнь эту уже отменили... Ну, указ такой вышел, или еще - я не знаю... Ну, придется ему, значит, тоже теперь пыхтеть в казарме... Призывают, значит, и - никаких отсрочек... Ну а что?.. Он лучше других, что ли?..
Меня это не касалось.
И даже когда, не владеющий собой, бледный Косташ, сотрясаясь от ярости, обратил к нам ощеренное, будто у волка, лицо и затравленно выкрикнул сорванным голосом: Заткнись, дубина! Тебя здесь не спрашивают!.. - а дон Педро вместо того, чтобы, как полагалось, заткнуться, обернулся и с угрожающей интонацией произнес:
- А вот ты тут не выступай, а то, знаешь, и схлопотать недолго...