Два слушателя курсов, лейтенанты Арутюнов и еще один, чью фамилию я давно забыл, получили увольнение и пошли в кино. Что уж там шло в кинотеатре «Забайкалец» вспомнить сейчас трудно, но перед началом сеанса перед собравшимися появился лектор, чтобы объяснить им широкие права членов социалистического общества. Он поднялся на сцену, занял место на трибуне перед экраном и заговорил.
Лектор был невелик ростом, сизонос и лыс. Людей такого склада в нашей деревне определяли словами «гриб махортинский». Из-за трибуны торчала только верхняя часть его головы, включавшая большие роговые очки, а под лампой, при резких движениях лектора солнечным зайчиком сверкала зеркальная плешь.
— Засел как в танке, — сказал Арутюнов приятелю. — Теперь и гранатой не выбьешь. Будет бубнить до скончания века.
Офицеры взглянули на часы и поняли, что если лектор протреплется еще минут пятнадцать-двадцать, объясняя преимущества социалистической избирательной системы, то кино до конца они не досмотрят: кончится срок увольнения, а им к отбою надо вернуться в казарму.
Решение созрело быстро.
— Попросим? — предложил Арутюнов.
— Железно, — согласился приятель.
Два офицера разом встали со своих мест, спотыкаясь о ноги зрителей, сидевших в одном ряду с ними, выбрались в центральный проход. Прошли по нему к сцене. Поднялись на нее. Лейтенант подошел к стулу, на котором висела одежда лектора. Взял в руки его пальто и шапку.
Тем временем Арутюнов подошел к трибуне, подхватил лектора под мышки, приподнял и выставил из уютного убежища наружу. Положил обе руки на борта трибуны. Оглядел зал и произнес короткую, но пламенную речь.
— Нечего нас за советскую власть агитировать, товарищи. Верно?
Зал одобрительно загудел. Лекции перед киносеансами в период предвыборной кампании уже заколебали всех. Ко всему неожиданное шоу развевало скуку, которую лектор сумел нагнать на тех, кто нетерпеливо ждал «кина».
— Призываю вас, товарищи, — продолжал Арутюнов, — в день выборов дружно прийти к избирательным урнам и отдать голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных.
В зале оживленно зааплодировали.
— Механик! — голос Аруюнова прозвучал с командирской властностью и так громко, чтобы его услышали в кинобудке. — Начинай!
Потом офицеры отдали лектору его пухлую папку с текстами докладов и лекций, нахлобучили на голову шапку, которая прикрыла плешь накосе боке, накинули на плечи пальто и подтолкнули к выходу.
— Шуруй, дед, и побыстрее. Ты свое дело сделал и всех нас сагитировал.
Лектор, подобрав полы пальто, засеменил к выходу. Свет в зале погас и в кинобудке застрекотал проектор. Зал одобрительно похлопал в ладоши, отмечая заслугу офицеров, ускоривших начало киносеанса. А те скромно сели с краю, заняв места у прохода.
Минут через десять, когда фильм уже шел, к Арутюнову подошла женщина и, нагнувшись к его уху, шепнула:
— Ребята, я директор кинотеатра. Вам надо быстренько уходить отсюда. Лектор позвонил в управление КГБ и сейчас сюда могут нагрянуть…
Хмелек в головах лейтенантов развеялся разом. Они зашевелились и разом встали.
— Не туда, — предупредила директорша. — За мной. Я вас выведу через сцену.
Втроем, стараясь как можно меньше шуметь, через пожарный выход они оставили зал. Морозный воздух улицы быстро привел лейтенантов в чувство. И осознание происшедшего заставило пойти на серьезный риск.
У них было два выхода. Первый — скрыть происшедшее и оттянуть время разоблачения, которое неизбежно привело бы к обычным для сталинских времен последствиям. КГБ, «защищая» избирательные свободы советских граждан, смогло бы проявить себя во всем блеске и обратить дурацкую пьяную выходку в серьезную политическую провокацию. Второй — во всем признаться своему начальству. Риск, если честно, у такого шага тоже был немалый. Никто не мог знать, как поведет себя начальство. Вдруг у кого-то возникнет желание проявить высокую политическую бдительность…
И все же лейтенанты рискнули.
Едва вернувшись в казарму, Арутюнов подошел ко мне, отозвал по дружески в сторону и изложил все, что с ним произошло.
Я мгновенно понял, в какое дерьмовое положение попали ребята. Спустить дело на тормозах у меня, не обладавшего командирскими правами, никакой возможности не имелось. Докладывать о происшествии по команде, означало расширять круг людей, которым станет известно о деле, не терпевшем огласки.