Первым, кому мне полагалось обратиться по команде был командир учебной роты капитан Студент. Строгий служака-белорус, справедливый и честный. К кому он потом пойдет с докладом я не знал. Потому решил нарушить требования субординации и утром, когда на службу прибыл начальник курсов полковник Каплин, сразу зашел к нему.
Надо сказать, что мой доклад он встретил эмоциональным взрывом: вскочил со стула, закричал со злостью:
— Ты, секретарь, их воспитываешь, значит и отвечай.
В одной из моих служебных аттестаций, которые регулярно составляют на офицеров и потом знакомят с ними, записано: «Бывает груб и невыдержан с начальниками и старшими». Не Каплин это писал, но испытать дефекты моего воспитания пришлось и ему. В состоянии минутной утери самообладания я стукнул кулаком по начальственному столу кулаком: Массивная чернильница, украшавшая письменный прибор, подпрыгнула, опрокинулась и фиолетовые чернила пролились на плексиглас, покрывавший столешницу.
— Это я их воспитываю?! Так?!
Но пролитые чернила сделали свое дело.
Каплин обессилено сел и, печально на меня посмотрев, спросил:
— Кто еще знает о происшествии?
— Два лейтенанта, вы и я.
— Что будем делать? Уверен, те, — Каплин произнес последнее слово с особым нажимом, — случай этот просто так не оставят.
— Я бы не стал людей подставлять. Но как это сделать, не знаю.
— Ты точно уверен, что лейтенанты о своих подвигах болтать не будут?
— В чем другом — нет, а в этом — уверен.
Каплин одной рукой вытирал плексиглас старой газетой, другой снял трубку военного телефона и через коммутатор штаба дозвонился до члена Военного совета Забайкальского военного округа генерал-майора Узина.
— Товарищ генерал, есть необходимость срочно встретиться.
— Приходи, буду ждать.
— Вопрос личный, может я подожду, когда вы освободитесь?
— Приходи. Буду ждать.
Мы собрались и вдвоем двинулись к штабу военного округа.
Не знаю, существовала ли у Каплина какая-то договоренность с Узиным на случай, если говорить о чем-то в кабинете было нежелательно, но генерал-майор ждал нас на улице у входа в штаб. Было холодно и мне тогда показалось странным, что он не остался в кабинете, где спокойно мог поговорить с нами. Сегодня по этому поводу скажу одно: святая армейская простота! Лейтенант несокрушимой и легендарной даже не имел представления о том, что кто-то бдит ночами и днями, слушает и записывает все, что говорят люди, перлюстрирует и читает их письма, выслушивает наветы доносчиков, хватает, сажает и допрашивает всех, кто даже чуть-чуть кажется подозрительным.
Это сейчас мы все знаем и верим, что так было всегда.
Каплин подробно изложил Узину суть происшествия. Тот слушал, изредка потирая уши, которые прихватывал морозец. Когда Каплин замолчал, генерал спросил:
— И что ты решил?
— Ребят надо уводить. Поэтому я подготовил приказ об их отчислении…
— Смысл?
— Уверен, их уже ищут. Не сегодня, так завтра придут к нам. Если найдут, люди пропали.
Генерал посмотрел на полковника проницательно.
— Люди, говоришь? А не свою ли репутацию ты спасаешь?
— Не без этого, товарищ генерал, — Каплин ответил без колебаний. — Вашу — тоже.
— А что думаешь ты? — спросил Узин, внезапно обратившись ко мне. — Может будет честнее и лучше доложить обо всем по команде?
— Будет честнее, но не лучше, — ответил я.
— Странно мыслишь, — Узин посмотрел мне в глаза. — Поясни.
— Слушатели хорошие. Да, перебрали, сделали глупость, но скрывать ее не стали. Тут же доложили по команде. Если их сдать, жизнь двум офицерам загубят. И не только им, по цепочке достанется полковнику Каплину…
— И мне. Так? Выходит, заботишься о начальстве?
— Нисколько. Привык, что это начальство заботится о нас.
— Хорошо, где проект приказа? — спросил Узин. — Вернешься и сразу отправляй обоих в их части. Приказ от вчерашнего дня у тебя будет через полчаса.
В тот же день отчисленные с курсов лейтенанты уехали из Читы в гарнизоны, из которых прибыли на учебу.
На другой день личный состав курсов построили на плацу в одну шеренгу. Два офицера контрразведки привели с собой ля поиска злоумышленников оскорбленного в своем патриотизме лектора.
Не знаю, как чувствуют себя статисты, которых для опознания преступников ставят в один ряд с подозреваемыми, но на меня эта гнусная церемония произвела впечатление равносильное тому, которое испытываешь, неожиданно вляпавшись в дерьмо. В моем облике нет ничего армянского — серые глаза, светлые волосы, но когда лектор обкома партии надвинулся на меня вплотную, чуть ли не касаясь пузом, и сквозь толстые стекла очков на меня как из аквариума глянули злые щучьи глаза, в душе всколыхнулось мутное чувство брезгливости и вязкого страха. Вот ткнет он в тебя пальцем, скажет — это он, и потом доказывай, что ты не верблюд.