Знал ли Карзинкин, что его могут арестовать? Если и не знал наверняка, то догадываться уж точно мог — как догадывались об этом многие его знакомые. Когда ему советовали уехать из России, «он волновался: „Как же я могу бросить фабрику. Ведь они там все разорятся“. „Но вас арестуют“. Карзинкин улыбался немного таинственно. „Наши рабочие не дадут“, — говорил он не без гордости. Его действительно некоторое время не трогали. Он был избран в фабричный комитет и усердно работал там, пользуясь уважением даже рабочих-большевиков. Все это было возможно, разумеется, до поры до времени. Нашелся комиссар, который „убрал“ его и поселил в Бутырскую тюрьму почти на целый год».
Первый раз Карзинкина арестовали в начале августа 1920 года. Неделю спустя он сидел в камере Бутырской тюрьмы — вместе с видным коллекционером, также «классово чуждым буржуазным элементом» Д.И.Щукиным. «Я нахожусь в интеллигентной компании и вообще в прекрасных условиях», — сообщает Александр Андреевич А.В.Орешникову в письме от 8 сентября («прекрасные условия» — это когда к революционному празднику 7 ноября на арестантском столе появляются хлеб, молоко, масло! — А.Ф.) Приведенные выше строки пишет тюремный сиделец, впрочем, уже и на воле лишившийся семейного предприятия, собственного особняка, средств к существованию, наконец… Взамен утраченного материального благополучия у него появилось две комнатушки плюс возможность работать и получать жалованье в Историческом музее. Что ж, многие не располагали даже этим. Карзинкина «выручили» его увлечения — то, что он был нумизматом и имел отношение к музейному миру; теперь он стал частью этого мира. В 1918 году ему дали место музейного сотрудника, в 1920-м у Карзинкина, по тюремным обстоятельствам, прервался «стаж», затем его восстановили на службе.
Чего Александр Андреевич не лишился вовсе — так это бодрости духа, надежды на лучшее и… христианского смирения. Историкам повезло: в фондах Государственного исторического музея отложился комплекс писем Карзинкина к Орешникову, написанных бывшим коммерсантом в стенах тюремной камеры. Письма эти демонстрируют удивительное мужество и одновременно готовность смириться пред лицом Господа, дарующего человекам нелегкие испытания.
Так, во многих письмах Александра Андреевича видна твердая вера в милость Царя Небесного. «Не чувствуя за собою вины, я твердо надеюсь на милосердие Божие, на то, что Он не оставит меня и мою бедную семью и пошлет нам силу духа, чтобы с твердостью и безропотно перенести это испытание». Карзинкина беспокоит не столько его собственная будущность, сколько будущность его семьи. Он просит старшего друга не оставлять его жену и дочь нравственной поддержкой. Ведь пребывание отца семейства в тюрьме, по его же собственным словам, «создало для… бедной и милой жены непосильную физическую усталость (не говоря уже о нравственных муках!), неизбежную при ходьбе в такую даль, как от нас до Бутырок!». И далее: «Я боюсь, что эта усталость физическая в связи с нравственными страданиями — погубит ее, бедняжку! Но и в этом я надеюсь на милость Бога».
Единственная жалоба Карзинкина, обращенная к Орешникову, — на то, что время за решеткой «тянется удручающе медленно». Еще бы! Человек действия был лишен возможности трудиться, лишен свободы передвижения. Он не получал новых впечатлений — если не считать наблюдений над тюремной жизнью, — и, следовательно, живой, деятельный ум его оказался «на голодном пайке». А Карзинкин и будучи на свободе не любил напрасной траты времени… У Александра Андреевича немало поводов к унынию: семья бедствует, жена еле-еле зарабатывает на хлеб уроками в танцевальной школе, которую по всякий день могут закрыть из-за холода в классах; у дочери обнаружилась сердечная болезнь.
Но Карзинкин не падает духом. Мало в его письмах говорится о горестях, гораздо больше — о маленьких радостях заключенного. «Я много лежу читаю и думаю. Моя дорогая жена прислала мне Евангелие и еще несколько книг». Карзинкина интересует, как идет работа в музее. У него даже хватает силы духа и самодисциплины, чтобы вести в тюрьме научную деятельность — в надежде продолжить ее на свободе. «Я составил здесь хронологический перечень всех московских церквей, нужный мне для моей работы». Бывший миллионер трогательно благодарит Орешникова за посильную заботу о его семье, за устройство Аделины в театральное училище. По-видимому, тот же Орешников сумел достать бумагу «о поручительстве Алекс. Андре, от музея на поруки». Этот документ и вывел Карзинкина из тюремных стен. 2 (19) декабря 1920 года над ним состоялся суд, а 6 (23) декабря его уже выпустили на свободу.
П.П.Муратов, встретившийся с Александром Андреевичем, как только того выпустили на свободу, спросил, почему он не уехал в 1918 году. «Я не жалею ни о чем, — сказал Александр Андреевич. — В тюрьме было очень интересно. Очень интересно-с! Да, тут узнается человек. Если б я жил прежней жизнью, я никогда бы не узнал того, что знаю теперь».
В январе 1931 года Александра Андреевича арестовали вторично — по распоряжению ГПУ. Неужто припомнили его заступничество за храм? Снова пришлось отсидеть ему в камере Бутырки. Годом раньше Карзинкин, исполнявший тогда в нумизматическом отделе Исторического музея должность старшего помощника хранителя отдела теоретического музееведения, лишился работы. «Старорежимному спецу» советская власть принялась на старости лет сокрушать ребра… Чем мог навредить ей добрый старик нумизмат, у которого от прошлого остались только воспоминания да редкие товарищи, уцелевшие в большой русской катастрофе? Веру не могли ему простить — крепкую, все выдержавшую? За прежние, давно утраченные богатства мстили? Сказал что-нибудь неблагостное в отношении нового порядка? Александр Андреевич, выйдя из тюрьмы после краткой отсидки, скоро ушел из жизни. 30 июля 1931 года он скончался от сердечной недостаточности в возрасте 68 лет. Прожил жизнь светлую, достойную, наполненную… всем.
Обычно смерть человека вызывает печальные мысли. Сколько бы он еще мог сделать доброго, сколько тепла подарить близким людям, если бы не «прибрал его Господь», как говорили наши предки. Однако бывают случаи, когда кончина выглядит не простым перерезанием нити, а… даром великого милосердия, ниспосланным свыше. Так вот, для Александра Андреевича Карзинкина последний срок наступил очень вовремя. Бог словно… отпустил его, как отпустил когда-то Симеона-богоприимца. Что ждало бывшего мецената, пожилого ученого, доброго верующего? Прозябание в самом жалком и униженном состоянии, без средств к существованию? Боль от картин разрушения всего того, что было для него дорого? И года не минет, как «безбожная пятилетка» примется с суетливым глумлением захлопывать двери храмов, коих и без того оставалось совсем немного. И еще при жизни Александра Андреевича «Академическое дело» нанесло страшный удар по науке, по архивам и музеям. Зубры научной мысли оказались на лесоповале, на их место пришли громкоголосые недоучки. Карзинкин многое вынес на своем хребте, как и положено русскому православному человеку. Он был добр к ближним, не терял смирения и не снимал пояса веры в самые тяжкие годы. Он вдоволь поработал душой и умом. И он устал… Быть может, Бог шепнул ему на ухо перед смертью: «Теперь отдохни».