* * *
Прожил я в лесу ещё десять дней. На охоте были у меня и удачные дни, так что я не страдал от отсутствия свежего мяса, даже четыре заячьи тушки сумел заморозить на дорогу. Болезнь полностью покинула меня и даже не напоминала о себе головной болью.
Ежедневные катания на лыжах вдали от городской суеты, прогулки на чистом воздухе, не загрязнённом выхлопными газами, здорово помогли мне. Я окреп физически и духовно. Бег на лыжах за зайцами, оказывается, здорово помог восстановить моё здоровье.
Пора было собираться в путь. Меня ждали дела в моём родном городе, и ждала, я очень надеялся на это, Ирина. Я не вёл с ней переписку. Я не посылал ей писем сознательно, потому что уже в начале пребывания в лагере, замыслил дерзкий побег. Не посылал, чтобы не раскрыть её адрес, чтобы прибыв в Москву, я мог укрыться у неё.
Твёрдой уверенности в ней у меня не было, но надежда на помощь Ирины у меня всё же теплилась в груди, и эта надежда духовно поддерживала меня постоянно.
И про Захарыча я всё время помнил. Наверное, ему здорово попало за меня. Если даже прямо не обвинили его в причастности к побегу, то всё равно здорово помучили допросами.
Я к нему очень привязался и не было дня, чтобы не вспоминал о нём - вот ведь, тоже не повезло человеку в жизни.
Жена ушла от него, не выдержав лесного затворничества. Ей хотелось жить в городе, а он не мог. У него профессия такая - егерь. Как он рассказывал, он очень любил свою жену и поэтому, когда они расстались, больше ни на одну женщину глаз не положил, так и жил анахоретом в своём лесничестве.
Женщины из близлежащего посёлка вначале пытались его приручить к своим домам, но побившись-побившись некоторое время впустую, отстали от него из-за «неперспективности» усилий. Участок у него был, как он в минуты откровенности рассказывал, богатый и зверьём и птицей, особенно весной и поздней осенью. Браконьеры разных мастей и разных рангов постоянно навещали его. Особенно доставали его «скоробогатенькие» и местная власть, а иногда, и те и другие вместе. Несколько раз за сезон, и помимо, наведывалось к нему поохотиться городское начальство, наведывались и руководители из области.
Но, что он мог поделать? С грустью в душе он смотрел, как эти горе-охотники с дорогими заграничными ружьями в руках, стреляли по всему что движется. Жертвами их «охоты» были не только зайцы и куропатки. Несколько раз они заваливали лосей. В ответ на его призывы к благоразумию, тыкали в нос лицензии на отстрел и при этом обещали его «урыть».
Однажды, это было где-то в ноябре или в начале декабря, его разбудила приехавшая полиция и устроила форменный допрос. Высокие полицейские чины задавали один и тот же вопрос - видел ли он на «своём» участке заместителя губернатора, когда и где?
Он не мог ответить на этот вопрос, потому что, он действительно его не видел. Часа через три приехал взвод омоновцев и начал прочёсывать лес.
Искали долго и тщательно. Прочёсывали каждую пядь леса. Километрах в семи от его «конторы», ближе к небольшому озерку, омоновцы наткнулись на припорошенные следы человека и, следуя за ними, нашли яму-ловушку, в которой надетый на острые деревянные колья, лежал заместитель губернатора, а метрах в двухстах от ловушки, стоял его джип.
Судя по словам эксперта, приехавшего на служебном «УАЗике», он провалился в яму часов в восемь вечера.
Почему он не зашёл к Захарычу, никто понять не мог, здесь скрывалась какая-то тайна.
Тайная ловушка появилась совсем недавно, скорее всего в день приезда зама. Земля на отвале ещё не полностью промёрзла. Захарыч утром проходил по этому участку, ловушки не было. Не очень-то пытаясь разобраться в случившемся, против Захарыча скоренько состряпали уголовное дело и, обвинив его в халатности, приведшей к гибели человека, быстренько упрятали на семь лет в тюрьму. Далеко его не отправили, благо, в сорока пяти-пятидесяти километрах была своя «Зона отдыха».
Захарыч стоически перенёс жизненную невзгоду, философски рассудив - «Всё, что происходит с человеком в жизни - от Бога, и нужно это испытание претерпеть».
Я, с таким его отношением к данному вопросу не был согласен, и убеждал его, что оставлять подлость безнаказанной нельзя. Говорил ему, что подлость, однажды оставленная без наказания, породит следующую подлость.
В ответ на мою горячую и сумбурную речь, он только качал головой и тяжело вздыхал.
Когда мы с ним сошлись ближе, я поведал ему о моём желании совершить побег и, вернувшись в Москву, найти настоящего убийцу своего друга. Он долго молчал, а затем, положив мне руку на голову, произнёс, чуть ли не целую речь - «То, что ты задумал грешно. Бог сам покарает убийцу твоего друга, но отговаривать я тебя не буду, потому как, всякий человек живёт не только по Божьему Закону, но и по своему, им придуманному. И, уж коли ты решил вершить собственное правосудие я, сколько бы не пытался тебя отговорить, не смогу этого сделать. Ты же не послушаешь меня, верно?»