На прикроватной тумбочке лежали больничная рубаха и шапочка. Эмили открыла было рот, чтобы предложить помочь ей переодеться, но здравый смысл возобладал. Соседка по палате не знала, что она медсестра, и наверняка сочла бы странным, попытайся Эмили раздеть ее. Или даже приняла бы это за нападение.
– Вы говорите по-английски?
Девушка, похоже, испугалась еще больше и отодвинулась к краю кровати. Эмили в миролюбивом жесте подняла руки.
– Всё в порядке. – Она указала на свою больничную рубаху. – Я тоже иду на операцию. – Кивнула на одежду на прикроватной тумбочке. – Тебе нужно переодеться. – Дотронулась до запястья соседки и указала на серебряный браслет. – А вот его придется снять. – Девушка мгновенно закрыла браслет другой рукой, как будто испугалась, что его у нее отнимут.
У нее явно ничего не болело – она проворно вскочила с кровати и, схватив с тумбочки одежду, поспешила из палаты. Надеясь, что соседка еще вернется, Эмили села на кровать и стала ждать.
Ее беспокоила процедура, которую ей предстояло пройти. А еще она испытывала неловкость из-за того, что, едва начав работать в больнице, была вынуждена взять отгул. Четыре недели назад Эмили нащупала в левой груди уплотнение. Она никак не ожидала, что так быстро попадет в больницу. УЗИ и биопсия были сделаны быстро, в течение двух последующих недель.
Эмили удивилась, получив результаты в тот же день, хотя ей и пришлось провести мучительные четыре часа в маммологическом центре. Медсестра в регистратуре, явно куда-то спешившая, озвучила результаты, даже не поднимая головы: «по всей видимости, доброкачественное» изменение тканей, но вследствие «небольшой степени неопределенности» уплотнение было рекомендовано удалить.
Получив подтверждение на операцию, Эмили была рада, что та будет проведена именно здесь. По крайней мере, это докажет, что она не отлынивает от работы.
В палату, толкая тележку и придерживая белый пластиковый поднос на ней, вошла медсестра. Она была старшей сестрой, о чем свидетельствовали темно-синие брюки и темно-синяя блуза, а не голубая, которую носили палатные медсестры. Эмили еще не была с ней официально знакома. Когда она проходила собеседование, эта женщина была в ежегодном отпуске, и с тех пор они виделись лишь мимоходом.
– Вы Нина, не так ли? Мы еще не работали вместе, но я видела вас в коридоре. – Нина сурово посмотрела на нее, и Эмили почувствовала, что краснеет. – Извините, я хотела сказать, сестра Бэрроуз.
Сестра Бэрроуз подошла к краю кровати и взяла в руки медицинскую карту Эмили. Нахмурив брови, пробежала ее глазами, а затем спросила:
– Кто поместил вас в эту палату, мисс Джейкобс?
Эмили пожала плечами:
– Шелли. Медсестра из приемного покоя.
Нина Бэрроуз нахмурилась еще сильней:
– Она поступила неправильно. – Затем, похоже, осознав свой резкий тон, заговорила чуть мягче: – Извините, я не знала, что вы здесь. Вас следовало поместить в палату номер двадцать девять.
Палата № 29 была одноместной, и Эмили была благодарна, что ее сочли достойной отдельной комнаты. Оставалось надеяться, что у Шелли не возникло проблем из-за того, что она поместила ее не в ту палату.
– Здесь так уютно…
Нина подняла палец.
– Одну минуту. Хочу убедиться, что наша новая сотрудница не положила других пациентов не на те кровати.
Когда сестра Бэрроуз вернулась, Эмили с радостью отметила, что на этот раз эта суровая особа была не такой сердитой. Скорее даже заботливой: быстро произвела ряд процедур и помогла Эмили надеть очень плотные, внешне непривлекательные, белые операционные чулки.
– Как вы устроились?
– Вы имеете в виду, как пациентка или как медсестра?
– Как медсестра. Вам не кажется, что здесь все гораздо спокойнее?
Судя по ее вопросу, сестра Бэрроуз подумала, что Эмили пришла сюда прямо из отделения экстренной медицинской помощи, без всякого перерыва в карьере. Ей очень хотелось на это надеяться – и на то, что ее новые коллеги не в курсе, что на самом деле у нее имелся перерыв длиной в целый год. В своем заявлении Эмили вполне правдиво указала дату увольнения со своей последней работы шесть месяцев назад. Таково было ее собственное решение: уйти, получив полную оплату за шесть месяцев. У нее не было ни малейшего желания перебиваться еще полгода на полставки, зная, что она уже больше не вернется. На собеседовании Эмили не спросили, откуда в ее работе такой перерыв, хотя она и была готова сказать, что ухаживала за своими больными родителями; впрочем, это было недалеко от истины.