Анфилада Львовна посмотрела куда-то сквозь меня, словно увидела своего папеньку.
— Удивительная история, — сказала я — любительница всяких семейных преданий.
— А по линии Виталика тоже историйка, скажу я вам, вышла нешуточная, — продолжала вещать Анфилада Львовна, — прадед мой Афиноген Аполлинариевич выдал сестру за приятеля своего, с которым они дела вели. Потом, говорят, они с ним в пух и прах разругались из-за какой-то вздорной истории, связанной опять же с картами, порвали всякие отношения, и вместе дел уже никаких не вели. Поскольку прадедушка был человек последовательный и бескомпромиссный, то и сестру свою видеть больше не захотел — такой уж у них разлад вышел. Прабабка же моя, не в пример ему, женщина была жалостливая, сердечная. Она потихонечку захаживала к свояченице да детей приводила, чтобы родню свою знали, тетушку почитали. Так дед мой подружился со своим двоюродным братом и сестрой, и после смерти прадедушки семья вновь воссоединилась, и старые обиды были забыты. Дедушка предложил менее удачливым родственникам поучаствовать в бизнесе, что, как известно, не всегда заканчивается хорошо — пример тому мой прадедушка со своим другом, хоть поругались они из-за другого. Да в этом случае царил лад, процветание. Младшая дочь из этой отвергнутой в прошлом семьи вышла замуж за Соколова Петра Григорьевича. Скандал опять же вышел немаленький. Петр Григорьевич был человеком простого звания, из разночинцев, и родители были, само собой, против подобного мезальянса. Молодые обвенчались тайно. Наученные горьким опытом подобных скандалов, родители посетовали, погоревали да простили ослушников. Вот такая коллизия приключилась. Так что Виталик-то не родной мой племянник, а троюродный.
Потом на меня посыпался град вопросов о моих взаимоотношениях с Говоруном. Как мы познакомились, давно ли работаем вместе. Не имея ни малейшего понятия, что наговорил ей племянник, я юлила и пыталась отвертеться.
— Ну что же вы не пьете чай, деточка? — воскликнула Анфилада Львовна между моими невнятными отговорками. — Ничего не берете, не кушаете. Вы такая худенькая. Наверное, мучаете себя разными диетами? Это сейчас так модно, но вам, безусловно, ни к чему.
Чай я не могла пить, поскольку сначала слушала, затем отвечала на бесконечные вопросы, а объяснить, что не сижу ни на каких диетах, уже не смогла, так как не нашла ни единого просвета в лекции о вреде диет.
Мне тут же захотелось сбежать. Подумав о своих любимых сережках, осталась.
Завидев наконец крошечную возможность вставить слово — Анфиладе Львовне тоже надо было перевести дыхание, — я воспользовалась удобным моментом.
Конечно, я понимаю, старушка живет одна, рада любому собеседнику. Но не могу же я целый день торчать в ее квартире без толку, без дела. Пора бы и к отступлению готовиться. А мы о деле и не заговаривали.
— Анфилада Львовна, расскажите мне, пожалуйста, о тех картинах, которые у вас похитили. Сколько их было? Две?
Я ожидала, что она тут же уцепится за возможность обсудить такой насущный вопрос и поведает мне во всех ужасающих подробностях, как не обнаружила двух самых любимых (или не самых) картин из коллекции, как переживает по этому поводу, возможно, мысленно просит прощения у папеньки, что не уберегла завещанное ей наследство, не доглядела. Надеюсь, сердечный приступ у нее не случится. То, что она любит свою коллекцию, отнюдь не равнодушна и сделает все, чтобы ее сохранить, сразу понятно.