— Не знаю. Отключили, должно быть.
— А почему взяли именно эти две картины? Неужели они самые ценные?
— Может, понравились…
Объяснение было неубедительным и довольно детским. Другого я не получила. Когда речь зашла о пропаже, старушка неожиданно стала менее разговорчивой. Почему бы это?
— И никто не видел, чтобы в вашу квартиру кто-нибудь входил или выходил?
— Никто.
— Анфилада Львовна, у вас были посетители за последнее время?
— Виталик заходил.
— Я имею в виду кто-нибудь незнакомый, кого вы не ждали.
— Незнакомый? Дайте подумать… Вот недели две-три назад пришла девушка. Из соцзащиты, что ли… Такая молоденькая, лет семнадцать, худенькая, рыженькая, с веснушками, очень приятная и общительная. Принесла мне помощь. Сказала, что всем пенсионерам раздают. По распоряжению московского правительства.
Чтобы у нас принесли что-то домой? Ну уж вряд ли, не стоит надеяться. Только не в Москве, столь густонаселенной.
— И что это была за помощь?
— Продукты, комплект постельного белья. Красивый такой, с кружавчиками.
— Ей вы картины показывали?
— Она сама их увидела: дверь с кухни была открыта. «Ой, какая прелесть, — говорит, — это что, репродукции?» Ну я и показала. Мне не жалко. Пусть девочка посмотрит.
— И сказали, что они подлинные?
— Наверное, я уже не помню.
Ничего не скажешь, бабушка просто сама ищет неприятностей. И очень активно. Надо же быть такой беспечной!
— Ей так все понравилось. Девочка сама рисовать любит, хотела даже в художественный институт поступать, часа два у меня сидела в полнейшем восторге.
Собиралась поступать в художественный институт — и не отличит репродукцию от картины? Это что-то новое в моей практике. О таком я раньше не слышала.
— Я ей и про Виталика рассказала. Потом она ушла.
— Что рассказали? Что Виталик в милиции работает?
— Может, и об этом говорила.
Нет, Анфилада Львовна, вы совсем не так просты, как кажется на первый взгляд. И все же картин-то нет.
— А как звали ту девушку?
— Точно скажу — Галочка. Фамилия — Смирнова, как у Виталика. Я потому про него и вспомнила.
— Анфилада Львовна, а о себе она что-нибудь вам рассказывала?
— Ни словечка.
Ясное дело. Даже если она и захотела бы что-нибудь рассказать, ее тут же лишили бы такой возможности.
Я открыла свой блокнот и записала — Галя Смирнова, семнадцать лет, рыжая, с веснушками, худая, приятная, общительная, работает в социальной службе.
— А еще кто-нибудь приходил? Может, картинами интересовался?
— Картинами-то все интересуются, — она глубоко вздохнула, — дети мои вон звонят постоянно: «Мама, как там картины? Ты их никому не продавала?» Я понимаю, у них своя жизнь. Что им эти картины? Так, материальная ценность. Это для меня они много значат. У них отношение иное. Наверное, я в этом виновата, не смогла донести до них, чтобы прониклись. Другие они. Это мы в свое время скромно жили. Сейчас иначе. Машины им подавай, шубы, компьютеры эти, телевизоры во всю стенку, мебель кожаную. Счастливы они от этого, что ли? Все больше волнуются, что им не достанется. Лучше бы про здоровье спросили.
Дети. Ну что ж. Такое тоже не исключено. Всякое бывает. Стоит проверить этот вариант. Потом решим.
— А кроме ваших детей кто про картины спрашивал?
— Хотели в одной галерее в центре сделать выставку из нашего собрания. Звонила мне ее хозяйка, уговаривала.
— И что вы на это ответили?
— Отказала. Зачем лишний раз афишировать? Ни к чему это.
— А как называется галерея?
— «Нео-арт». А вы посмотрите: какой уж тут нео-арт, — широким жестом обвела она комнату, — у нас только классика.
Я сделала следующую пометку в блокноте: «Галерея „Нео-арт“».
— Как они узнали о вашей коллекции, если вы об этом никому не говорили?
— Среди знатоков, деточка, это всегда известно. Из этого тайны не сделаешь. Да, вот еще, я уж и забыла, сейчас только вспомнилось. Почти месяц назад приходил один, искусствоведом поначалу вздумал прикинуться. Я его, безусловно, в пять минут раскусила. Он потом уж признался, что просто хочет купить пару картин.
— Случайно не Бенуа и Ренуара?
— Бенуа хотел. А вторая — что-нибудь из Шишкина. Если цена будет разумной, сказал, три картины купил бы.
— И вы тоже отказались?
— Я свою коллекцию по кусочкам растащить не дам. Мой дед не для того ее собирал, а отец сберег, чтобы потом какой-то предприниматель у себя в офисе повесил да похвастался перед такими же бизнесменами, для которых что Ренуар, что лубочная картинка — все одно. Сколько мы страху натерпелись за свою жизнь, пока это добро в доме лежало, что как найдут — арестуют. Тогда и по меньшему поводу людей хватали, а у нас еще происхождение, сами понимаете, неподходящее.