Моя рота (я гордился тем, что ее численность все еще достигала ста человек) перешла через Рейн по новому, построенному саперами мосту близ Мелема. Вскоре мы получили приказ отправиться маршем в деревню Хольцхаузен, в район Хомберг, округ Кассель, — места, известные мне еще по тактическим занятиям во время учебы в Касселе перед войной. Рота была подчинена непосредственно кассельской комендатуре, куда я часто приходил за получением распоряжений.
Благодаря связи с комендатурой я был теперь лучше осведомлен о положении. Находящееся в Касселе Верховное командование поддерживало постоянную связь с председателем Совета народных уполномоченных, социал-демократом Эбертом, чтобы совместно подавить революционных спартаковцев и независимых социал-демократов. Я узнал также подробности относительно соглашения о перемирии. Германский военно-морской флот должен быть сдан. Блокада продолжится. Мы должны были немедленно отпустить домой всех военнопленных, тогда как державы-победительницы задержат всех военнопленных у себя. Речь шла о том, чтобы спасти то, что еще можно было спасти.
Примерно 17–18 декабря 1918 года я, как обычно, прибыл в кассельскую комендатуру за получением распоряжений. Майор, фамилию которого я забыл, сообщил, что моя рота должна отправиться в Берлин, в запасный гвардейский саперный батальон. О цели нашей отправки он ничего не знал, но полагал, что мы будем использованы в боях в Берлине. Рота должна сдать все вооружение, кроме винтовок и легких пулеметов, и 20 или 21 декабря в двух вагонах, которые ожидают на станции, будет отправлена скорым поездом из Касселя в Берлин.
22 декабря вечером мы прибыли в Берлин, на Ангальтский вокзал и строем на глазах у изумленных жителей направились в Кёпеник, в казарму. В отдалении со стороны улиц Унтер-ден-Линден то и дело слышалась винтовочная и пулеметная стрельба. В запасном саперном батальоне нас приветствовал член Совета солдатских депутатов. С его помощью рота была размещена и накормлена. На следующее утро, то есть 23 декабря, меня разбудил ротный фельдфебель.
— Господин обер-лейтенант, рота исчезла, — сообщил он.
Берлинцы разбежались по домам, а остальные тоже уехали на родину; остались только пять или шесть кадровых унтер-офицеров.
Я не удивился происшедшему, так как в роте уже давно только и было разговоров о том, что к Рождеству все хотят быть дома. О случившемся я сообщил уполномоченному Совета солдатских депутатов запасного гвардейского саперного батальона. Он немедленно связался с кем-то по телефону, а затем сказал мне, что я должен явиться в военно-инженерный отдел прусского военного министерства. Он дал мне штатское кожаное пальто и кепку, так как в офицерской форме да еще со всеми знаками различия появляться в городе было опасно.
Этот отдел был мне знаком. В июне 1915 года я встречался с его бывшим начальником майором Августином. Именно ему я обязан был переводом в германскую военную миссию в Турции. Произошло это потому, что меня спутали с сыном генерала. Теперь в отделе сидел другой майор, из восточногерманской саперной части. Сначала он расспросил меня о положении на фронте, затем рассказал о боях в Берлине против спартаковцев и, наконец, предложил добровольно вступить в Пограничную стражу «Восток».
— Какое мне дело до Востока? — ответил я вначале. — Я родом из Баварии и вюртембергский офицер. Предпочитаю вернуться в Южную Германию.
Тогда майор напомнил мне об офицерской чести. Он сказал, что не так уж сложно было служить кадровым офицером, пока на войне дела шли хорошо. Но теперь, после поражения, учитывая революцию и угрожающее положение на восточной границе Германии, офицеры должны стоять друг за друга и выполнять свой долг.
О положении на Востоке майор сообщил весьма скупо: поляки захватили значительную часть провинции Познань. В ноябре распался фронт против большевиков в Прибалтике. Восточной Пруссии грозит опасность.
В итоге этой беседы я согласился после рождественского отпуска поступить на службу в Пограничную стражу «Восток». Договорились, что утром 3 января я прибуду за назначением.