Мы приехали в ГИТИС к одной приятельнице моих родителей. Если я не ошибаюсь, она преподавала сценическую речь. Я выступила, она внимательно меня выслушала и сказала (очень дружественно, спокойно, источая пары дружелюбия и непредвзятости):
– Неплохая девочка. Но вы же понимаете, и знайте – я вам советую исключительно по дружбе, тут такие способные ребята, такие яркие… Девочка, ну не расстраивайся… (и папе ) Юрочка, у нее нет никаких шансов. Кое-какие способности есть, но слабенькие. Не тратьте тут времени попусту, поезжайте в Ярославское училище.
Я все внимательно выслушала, но сразу для себя решила, что ни в какое Ярославское училище я не поеду. А когда мы приехали домой папа мне очень твердо сказал:
– Ты ничего не слышала! Забудь!
Сейчас, оглядываясь назад, на свое прошлое, я просто ужасаюсь жестокости некоторых людей, которые своим «авторитетным» мнением могут вот так вот взять и перечеркнуть жизнь человека, покалечить, навредить – просто так, без особого повода. Тогда мне казались все какими-то полубогами, а сейчас я прекрасно понимаю: одно дело – педагог, который может просто высказать свое мнение, а другое дело – педагог, который может научить. Это совершенно разные люди. Вот, например, Алла Покровская. Она ставит на ноги так, что мало не покажется. И вот то, чему она тебя научит на этих двух-трех ролях, которые ты с ней играешь – так вот на них ты можешь всю жизнь потом до старости припеваючи выезжать. Гениальный педагог.
Папа это прекрасно понимал, но мне это все объяснять было просто бесполезно – у меня мир рухнул. И папа просто сказал: забудь.
И я ему поверила. А через два дня, на отборочном туре в ГИТИСе произошла настоящая катастрофа. Я пришла. Утро. Одиннадцать часов. Выходит моя десятка. И вдруг – какая-то серая пустота. Светлое помещение, большие окна, а все вокруг – как в тумане каком-то, словно я во сне – предметы плывут, пол под ногами – расходится, словно зыбучие пески. Меня засасывает. Я даже не помню, как я читала – хорошо или плохо, но мне почему-то казалось, что вот, сейчас кто-то выйдет и обязательно назовет мою фамилию. И вот, выходят. И называют фамилии тех, кто допущен в первый тур. Первая фамилия – не моя. Вторая – тоже не моя. Третья… И так до самого конца. Мою фамилию так и не назвали. И меня окутала страшная, звенящая тишина. Чудовищное ощущение – как будто время останавливается, и все – идти больше некуда. Воздух плотный – вдохнуть и выдохнуть его невозможно.
И все. И я – насмерть. Я сказал отцу, что больше никуда не пойду, и что я приехала в Москву только для того, чтобы услышать это: а вы Анастасия Заворотнюк бездарность! И поезжайте-ка вы в свою Астрахань и живите там обычной жизнью как все нормальные люди. Вот такая я была категоричная. Если бы мне тогда дали понять, сколько еще таких ситуаций, унижений и лишений ждет меня впереди! Сколько кинопроб, после которых тебе не перезванивают, распределений ролей в театре, когда смотрят сквозь тебя… Да я бы сломя голову полетела на вокзал, купила бы самый дешевый билет на багажную полку в плацкартный вагон и спряталась бы где-нибудь дома на антресолях навсегда.
Папа бился надо мной где-то неделю, не меньше. «Если ты не будешь верить в себя, если ты не будешь гореть… Может быть, ты просто не собралась? И ты не понимаешь – это ведь одно мгновение – профукать свой шанс. Ты просто не сделала акценты. Ну-ка, начни читать!» Отец боролся с моим ощущением собственной никчемности не на жизнь а на смерть. И хвалил, хвалил, хвалил. А я возражала, спорила, но постепенно начала учиться справляться со своим главным врагом – вот этим жутким страхом.
Если лень – это главный двигатель прогресса человечества, то страх – это точно главный тормоз. Та к вот, страх преследовал меня по пятам и овладевал мной в самые ответственные моменты. Он мне мешал жить и учиться, а потом – работать. Он был моим главным препятствием к успеху, но тогда я еще не знала, как с ним бороться. Тогда я просто умирала от желания стать настоящей актрисой и опять-же умирала от страха ей не стать. И если бы не мой папа – я бы споткнулась о первое же препятствие, пусть даже самое маленькое. Я просто жаждала, чтобы жизнь дала мне понять, что я не рождена актрисой. А у страха – глаза велики, поэтому, любая мелочь вырастала для меня до небесных высот. Та к вот, мой папа – единственный человек в этом мире, который всегда хотел для меня того же, чего и я сама, и единственный человек, который верил в меня вопреки всему. И если бы не его вера в меня, если бы не усилия которые он прилагал, если бы не его сила и любовь, не его внимание и вечная готовность подстегнуть меня – даже не знаю, кем бы я сейчас была, даже страшно подумать. И вот, что я хочу сказать – многие родители недооценивают своего влияния на детей, своей ответственности за их жизнь. И это влияние не распространяется только на детские годы – это может длиться всю жизнь. Мой успех – это успех в первую очередь моего папы, который вместе со мной шел по этому пути, оказывал мне поддержку и направлял меня, когда я сбивалась. И таких примеров масса. Что сделал отец одной из величайших теннисисток мировой истории спорта Марии Шараповой для того, чтобы его дочь стала той, кем она является сегодня? Он сделал все. И не все, что мог (это отговорка для ленивых и слабых), а именно все. Подчеркнуто «все». Он бросил все, что у него было здесь, и уехал вместе с дочкой в Америку, где его никто не ждал, и где он был никому не нужен. И денег у него было с собой – кот наплакал. Он брался за любую работу и только для того, чтобы оплачивать дорогостоящих тренеров и корты. Он посвятил всю свою жизнь карьере дочери и посмотрите на результат. Кто еще для нее мог столько сделать кроме родного отца? И для меня мой отец тоже стал таким проводником по жизни. потому что мама, как человек, с которым мы остаемся связанные пуповиной на всю жизнь, она жалела меня и зная, что такое – быть актрисой, зная, какой на самом деле это ад и какой нелегкий и скользкий путь я выбрала, конечно, меня отговаривала от актерской карьеры.
Анастасия Заворотнюк, которую мы с вами знаем сегодня – это тоже в каком-то смысле результат деятельности моего отца. И наверное даже в первую очередь – дифирамбы надо петь ему, а потом – уже всем остальным. Папа с самого моего рождения знал и был абсолютно уверен в том, что я могу делать все: петь, танцевать, играть, прыгать с парашютом и нырять с аквалангом. С самого рождения я была для него не просто ребенком, а развивающейся личностью. И я ему бесконечно доверяла. И если бы не это я бы не поверила ему в самый главный, самый переломный момент в моей жизни – когда мне казалось, что все против меня. Я ехала в московском метро и рыдала. Я была здесь чужой.
Но папа помог мне переломить ситуацию. Он сказал: «Пойдем в школу-студию МХАТ». А у меня не было сил сопротивляться, я тогда прибывала в каком-то полубреду: решалась моя судьба и я так переживала, что была как натянутая струна, но в то же время ничего не соображала от перенапряжения – только самое необходимое: ходить, дышать, моргать…
Отец меня не отпускал ни на минуту – не давал ни с кем разговаривать, говорил – все это будет потом, потом. Та к мы с ним и стояли в сторонке – все абитуриенты друг с другом тусовались, обменивались информацией и впечатлениями, а папа меня берег. Он понимал, что сейчас любое влияние извне, любая пугающая или наоборот – радующая информация, могли сбить меня с настроя, вырвать из наработанного состояния.
В школе-студии МХАТ меня прослушали, после первого тура назвали мою фамилию и дальше все пошло как по маслу. Я успокоилась: а чего я мечусь? В душе я уже давно актриса – теперь надо это продемонстрировать и все, дело в шляпе. Я решила – не буду волноваться так как в ГИТИСе. Собралась с духом и читала без ужаса и страха.