Беспорядок в моей комнате, разбросанные дневники и блокноты, испорченный ноутбук – все вещи лежали в том порядке, в котором мне пришлось оставить их. На открытой последней странице потрепанного дневника прочла то, что сейчас не смогла бы ни за что выразить:
«…Писать, писать, писать!
Пальцы перепачканы пастой ручки. Темно-синие. Размазанные. Тени за спиной и отголоски музыки ветра за окном. Первая мысль: Я разучилась писать! Весь день с беспокойством выплывала мучительная дума. Без своих глупых строчек я Никто! Ведь пока я творю, я живу. (?). И не вылить, и не испарить. Все осталось внутри.
Мне давно не плохо, мне никак. Мое физическое просыпается, идет на работу, встречается с друзьями. Уставшее позабытое "Я" просыпается по ночам, не давая спать.
Писать, писать, писать... Чтоб забыться. Вылить произошедшее в печатное. Увековечить, чтоб не забыть то, что когда-то я умела чувствовать. Год назад думала, что ЭТО - пустота. Но ее можно заполнить. Нет, мой милый. Даже Тобой ЭТО не заполнить. Я вышла из своей оболочки. Словно из кокона. Но, к сожалению, не став бабочкой или еще чем-то живым. Я - это неживое.
Писать, писать, писать. Отучиться от вредных привычек. Да ладно, я всего лишь баловалась, как когда-то с тобой (С тобой ли?!). Увлеклась. Прошло и это.
Писать, писать, писать. Взглянула случайно на дату - внутри разбился вдребезги очередной шедевр. Пишу и знаю: не увидишь, не прочтешь. Поэтому и пишу. Не надо искать, вспоминать и думать. Завтра – день прОклятой даты. Без ненависти, как впрочем, и без любви. Уже не твоя. Давно не твоя.
Лия».
Отложила дневник в сторону, решив избавиться от этого бумажного хлама при первой же возможности. Оглянулась вокруг. В углу комнаты все так же стояла урна, которую мы смастерили вместе с сестрой. Ламии тогда было лет тринадцать. В то время она обожала следовать моим задумкам, и вышло то, что вышло: разукрашенная в несколько цветов картонная урна с вязаными ручками. Сейчас в ней лежали разорванные детские фотографии - мои с сестрой. Я так и не смогла выбросить их дальше этой комнаты.
В детстве мне всегда нравилось забираться на широкие подоконники моей детской, с окна которой открывался прекрасный вид на море. Но тайно в душе мечтала об открытом балконе, как у Ламии. В ее комнате не было ничего из наших общих воспоминаний, потому что бабушка переделывала это место для меня. Потом оказалось уже поздно.
Сейчас я стояла на балконе, пол которого покрылся тяжелым слоем пыли. Ветер резво проносился над головой, заставляя путаться кончики светлых волос. Море бушевало. Синее, серое, седое. Столько оттенков одновременно, которые всегда меня завораживали. Я не любила море в сентябре. Более того, я его ненавидела.
Я помню, как мы с ним, шестнадцатилетние, сидели на валунах, рассматривая сентябрьское море и чаек, кружившим над ним.
- На турецком их называют «martı», на азербайджанском – «qağayi», - он прикурил сигарету и задумчиво посмотрел вдаль.
- А на русском будет «чайка». Я всегда слежу за их полетом на море. Кажется, еще чуть-чуть и улечу вместе с ними. Такие свободные в своей морской стихии. Такие счастливые.
- Да, свобода это и есть счастье, - просто ответил он и карие глаза вошли в молчаливый диалог с моими. Голубыми.
Потом резко пошел дождь и нам пришлось разойтись. А чайки продолжали кружить над бушующим морем.
Сейчас не было никаких птиц, море, одинокое и оттого кажущееся печальным, сливалось на горизонте с темнеющим утренним небом. Набегали тучи.
Этот дом хранил слишком много воспоминаний, и, несмотря на все печальное, продать его после того, как приехала и прожила каждую минуту своего детства и юности, я уже не могла. До каких пор я буду убегать от самой себя? Айнур говорила об этом мне каждый раз.