Никто не должен просить прощения за то, что хочет сохранить собственную душу. Твоя душа принадлежит тебе, плохо это или хорошо. Когда все сказано и сделано, ничего другого у тебя не остается.
Брак – дело мудреное, потому что в некотором роде это всегда folie à deux. Иногда ты не можешь даже определить, где твои собственные тараканы и где – твоего супруга. Ты склонна во всех неприятностях слишком сильно – или недостаточно – винить себя. И ты склонна принимать зависимость за любовь.
Я читала и читала, и с каждой страницей мой философский взгляд на жизнь укреплялся. Я знала, что не хочу возвращаться к браку, о котором говорят эти записки. Если мы с Беннетом снова сойдемся, то это должно произойти на совсем других условиях. А если не сойдемся, то я знала: я это переживу.
Никакая электрическая лампочка не загорелась у меня в голове, сигнализируя об открытии. И я не подпрыгнула с кровати с криком «Эврика!». Я сидела себе тихонько, разглядывая исписанные мною страницы. Я знала, что не хочу попасться, как в ловушку, в собственную книгу.
Еще меня обнадеживало то, что я многое сумела изменить в своей жизни за прошедшие четыре года. Теперь я без колебаний рассылала свои опусы. Я не боялась водить машину. Я могла проводить долгие часы в одиночестве за работой. Я преподавала, читала лекции, путешествовала. Хотя я ужасно боялась летать, но не позволяла страху брать верх надо мной. Возможно, придет день, и я вовсе избавлюсь от этого страха. Если что-то изменилось, то почему не может измениться и другое? Какое я имею право пророчествовать о будущем и пророчествовать о нем так нигилистически? С возрастом я, возможно, изменюсь так, как сейчас и представить себе не могу. Мне нужно только набраться терпения и ждать.
Очень легко покончить с собой в припадке отчаяния. Достаточно легко изображать из себя мученицу. Труднее ничего не делать. Терпеть, выносить трудности. Ждать.
Я уснула. Я думаю, что уснула, уткнувшись лицом в мой блокнот. Я помню, что проснулась в первый утренний час, когда за окном уже стало синеть – проснулась от ощущения проволочного блокнотного переплета у меня на щеке. Я убрала блокнот и заснула снова.
Ну и сны мне снились! Там были лифты, площадки в космосе, необыкновенно крутые и скользкие лестницы, зиккураты, на которые я должна была вскарабкиваться, горы, башни, руины… у меня было туманное ощущение, что я сама назначаю себе своего рода лечебные сны. Я помню, раз или два просыпалась, а потом снова засыпала, думая: «Теперь я должна увидеть сон, который поможет мне принять решение». Но какого решения искала я? Любой выбор с одной или другой стороны казался таким неудовлетворительным. Любой выбор исключал возможность другого. Я словно бы просила мои сны сказать мне, кто я такая и что должна делать. Может быть, я надеялась проснуться кем-то другим?
Я до сих пор помню фрагменты тех снов. В одном из них мне нужно было пройти по узкой доске, перекинутой между двумя небоскребами, чтобы спасти чью-то жизнь. Чью? Мою? Беннета? Хлои? Из сна это не было ясно. Ясно было, что если мне не удастся сделать это, то и моя собственная жизнь будет кончена. В другом сне я залезала в себя, чтобы извлечь колпачок, и находила там, над шейкой матки, большую контактную линзу. Матка, устремляющая в мир свой взгляд. А шейка – глаз. Что уж и говорить, близорукость этому глазу была обеспечена.
Еще я помню сон, в котором я снова была в колледже, готовилась получать степень от Милисент Макинтош. Я шла по длинному лестничному пролету, больше похожему на лестницу мексиканской пирамиды, чем на лестницу Нижней библиотеки. Я перебирала ногами на своих высоких каблучках и боялась зацепиться за платье.
Когда я приблизилась к кафедре и миссис Макинтош протянула мне свиток, я поняла, что не только заканчиваю учебу, но и получаю некую специальную награду.
– Должна вам сказать, что факультет неодобрительно отнесся к этому, – сказала миссис Макинтош.
И тут я поняла, что ученый совет дает мне право иметь трех мужей одновременно. Они сидели в аудитории в черных головных уборах и плащах. Беннет, Адриан и еще кто-то, чьего лица я не смогла разглядеть. Они все ждали момента, когда после вручения мне диплома можно будет начать аплодировать.
– Только ваши выдающиеся научные достижения не позволили совету отказать вам в такой чести, – сказала миссис Макинтош, – но факультет надеется, что вы по собственной воле откажетесь от нее.
– Но почему? – возразила я. – Почему я не могу иметь всех троих?
После этого я начала долгую аргументированную речь о браке и моих сексуальных потребностях и о том, что я поэт, а не секретарша. Я стояла за кафедрой, обращаясь к публике с высокопарной речью. Миссис Макинтош смотрела на меня с явным неодобрением. Потом я осторожно спустилась по крутой лестнице, ссутулившись и боясь сорваться. Я заглянула в море лиц и вдруг поняла, что забыла взять мой свиток. В панике я вдруг осознала, что пустила коту под хвост все – диплом, грант на исследования, гарем из трех мужей.