Я видел мертвеца лишь однажды. Моя бабушка Джованна лежала на кровати со скрещенными на груди руками, в черном платье и туфлях. Ее лицо было словно из резины. И цвета воска. Папа сказал, что я должен поцеловать ее. Все кругом плакали. Папа подтолкнул меня. Я приложил губы к холодной щеке. Почувствовал отвратительный сладковатый запах, который смешивался с запахом свечей. Потом я вымыл рот мылом.
А если ребенок живой?
Если он хотел выбраться, и царапал стены ногтями, и звал на помощь? А если его схватил людоед?
Я высунулся из окна и в конце равнины увидел холм. Казалось, он появился из ниоткуда и выделялся, словно остров, поднявшийся из моря, высоченный и черный, со своей тайной, которая ждала меня.
– Микеле, я пить хочу… – проснулась Мария. – Принеси мне попить. – Она говорила, не открывая глаз и облизывая пересохшие губы.
– Сейчас, подожди… – Я поднялся.
Мне не хотелось выходить из комнаты. А вдруг за дверью моя бабушка Джованна сидит сейчас за столом вместе с ребенком? И скажет мне: входи, садись вместе с нами, покушаем? А на блюде курица со свернутой шеей.
За дверью никого не было. Лунный луч падал на диван в цветочек, на буфет с белыми тарелками, на пол из мраморной черно-белой крошки и заканчивался в комнате папы и мамы. Я видел их сплетенные ноги.
Я открыл холодильник и достал кувшин с холодной водой. Открыл, налил стакан для сестры, которая выпила его одним глотком:
– Спасибо.
– А теперь спи.
– Почему ты принял наказание вместо Барбары?
– Не знаю…
– Ты не хотел, чтобы она спустила трусики?
– Не хотел.
– А если бы мне пришлось делать это?
– Что?
– Спустить трусики. Ты так же бы поступил?
– Конечно.
– Тогда спокойной ночи. Я сниму очки. – Она положила их в футляр и легла на подушку.
– Спокойной ночи.
Я еще долго лежал, уставившись в потолок.
Папа не уехал. Он вернулся, чтобы остаться. Он сказал маме, что ему обрыдло видеть автостраду и он какое-то время побудет дома и займется нами.
Может быть, рано или поздно он отвезет нас к морю поплавать.
2
Когда я проснулся, папа и мама еще спали. Я быстро проглотил молоко, хлеб с мармеладом, вышел из дома и взял велосипед.
– Ты куда?
Мария, неодетая, стояла на лестнице и смотрела на меня.
– Проедусь немого.
– Куда?
– Не знаю.
– Я тоже хочу с тобой.
– Нет.
– Я знаю, куда ты собрался… Поедешь на гору?
– Нет. Слишком далеко. Если мама или папа спросят, скажи им, что я сделаю кружок и скоро вернусь.
Еще один раскаленный день.
В восемь утра солнце стояло низко, но уже начало раскалять равнину. Я проехал тем же путем, который мы проделали вчера. Я ни о чем не думал, крутил педали в пыли и мошкаре и старался добраться до места побыстрее. Иногда из пшеницы выпархивали сороки со своими бело-черными хвостами, летели за мной, переругиваясь между собой противным стрекотом. Неподвижно парил ястреб. Я увидел рыжего длинноухого зайца, стрелой пролетевшего передо мной. Я ехал с трудом, давя на педали, колеса скользили по камням и сухому дерну. И чем ближе я подъезжал к дому, чем ближе становился холм, тем сильнее сдавливало мне грудь, затрудняя дыхание.
А если там сидят ведьмы или людоеды?
Я слышал, что ведьмы собираются по ночам в покинутых домах и устраивают шабаши, и если ты примешь в них участие, то сойдешь с ума, и что людоеды кушают детей.
Я должен быть осторожен. Если меня схватит людоед, то тоже бросит в яму, а после съест по частям. Сначала руку, потом ногу и так далее. И никто об этом не узнает. Мои родители будут безутешно плакать. А соседи будут говорить: «Какая жалость, Микеле был таким хорошим мальчиком». Приедут мои дядья и кузина Эуджения на синей «Джульетте». Череп плакать не будет, это уж точно, и Барбара тоже. Моя сестра и Сальваторе – эти да.
Я не хотел умирать. Даже если мне и хотелось бы посмотреть на свои похороны.
Значит, я не должен подходить к дому. Я что, с ума сошел, что ли?
Я развернул велосипед и поехал обратно. Но метров через сто затормозил.
Как бы поступил Тайгер Джек2 на моем месте?
Он не повернул бы назад, даже если б ему это приказал сам Маниту3.
Тайгер Джек.
Это была сильная личность. Тайгер Джек, друг Текса Уиллера4.
Тайгер Джек поднялся бы на холм, даже если б там собрались ведьмы, бандиты и людоеды со всего света, потому что он был индейцем навахо, отважным, невидимым и бесшумным, словно пума, и умел проникать, куда надо, и ждать, сколько надо, прежде чем вонзить во врага нож.
Я – Тайгер Джек, даже лучше, я итальянский сын Тайгера, сказал я себе.
Жалко только, что у меня нет ножа, лука или винчестера.
Я спрятал велосипед, как это сделал бы Тайгер со своим конем, опустился в пшеницу и пополз на четвереньках, пока не почувствовал, что у меня задеревенели ноги и затекли руки. Тогда я начал прыгать, как фазан, озираясь по сторонам.
Добравшись до края поляны, я, прижавшись к стволу дерева, несколько минут стоял, восстанавливая дыхание. Затем стал перебегать от одного дерева к другому, с ушами, навостренными на любой подозрительный шорох или голос. Но я слышал только шум крови в ушах.
Прокравшись к дому, я присел за куст и осмотрелся.
Из дома не доносилось ни звука. Казалось, ничего не изменилось. Если здесь и побывали ведьмы, то они все расставили по своим местам.
Я протиснулся между развалинами и оказался во дворике.
Скрытая под листом и матрасом, меня ждала яма.
Мне было плохо его видно. Было темно, полно мух и ужасно воняло.
Я встал на колени на краю ямы:
– Эй! Ты живой?
Тишина.
– Ты жив? Слышишь меня?
Я подождал, потом взял камень и бросил в него. Попал по ноге. По тонкой и худой ноге с грязными пальцами. По ноге, которая не сдвинулась ни на миллиметр.
Он был мертв. И восстанет, если только Иисус лично прикажет ему это.
Моя кожа покрылась мурашками.
Мертвые кошки или собаки никогда не производили на меня такого впечатления. Шерсть скрывает смерть. Этот же труп, такой белый, с руками, повисшими в одну сторону, с головой, прижатой к стенке, вызывал озноб. Ни кровинки, ничего. Только безжизненное тело в забытой Богом яме.
И ничего в нем человеческого.
Я должен посмотреть ему в лицо. Лицо – самая важная вещь. По лицу можно понять все.
Спуститься в яму я боялся. Может, повернуть его палкой? Для этого нужна была очень длинная палка. Я вошел в конюшню, нашел там одну, но она была коротка. Я вернулся назад. Во двор выходила дверца, закрытая на замок. Я попытался толкнуть ее, но она, хотя и выглядела дряхлой, не поддалась. Над дверцей было маленькое оконце. Я ухватился за косяк, подтянулся и пролез в него. Еще бы пару килограммов или попу, как у Барбары, и я бы не протиснулся.
Я очутился в комнате, которую видел, когда проходил над ней по мостику. Повсюду валялись пакеты из-под макарон, банки из-под томатного соуса, пустые пивные бутылки. Следы огня. Газеты. Матрас. Бидон, полный воды. Корзина. И как днем раньше, у меня создалось впечатление, что здесь кто-то недавно побывал. Комната не казалась заброшенной, как другие в доме.
Под короткой коричневой доской я увидел коробку. В ней я нашел моток веревки с крючком на конце.
С этим я могу спуститься в яму, подумал я.
Я выбросил веревку в оконце и выбрался сам.
На земле валялась ржавая стрела от лебедки. Я привязал к ней веревку. А вдруг она развяжется, и я останусь в яме вместе с мертвецом? Я сделал три узла, как делал папа, крепя тент грузовика. Затянул их изо всех сил, проверяя крепость, и бросил веревку в яму.
– Я ничего не боюсь, – сказал я громко, чтобы придать себе смелости, но ноги меня не держали, а голос в мозгу кричал: не делай этого! – Мертвые ничего тебе не сделают, – сказал я себе. Перекрестился и спустился в яму.
3
Маниту – на языке индейцев-алгонкинов Северной Америки «дух», «бог»; обозначение таинственной колдовской силы, а также личных духов-покровителей.