Если двигаться и что-то делать, становится уже не так страшно. Его вытянутая вперёд ладонь нащупала грубую перегородку. И для чего Оркриджы настроили тут такого? Вернее, не они, а их слуги. Эти богатеи вряд ли вообще хоть раз спускались в свой подвал. Ещё ручки запачкаются - ну что вы, нет-нет-нет, ни в коей мере.
Изнеженные задавалы - вот кто они. У самого-то у него отец был простым каменщиком, а мать прачкой. Жить в таком домине, где мог бы разместиться едва ли не десяток семей, это разве не чистой воды придурь? Сами-то они жили в двух комнатах и когда у его младшего братца резались зубы, и он ревел всю ночь напролёт, никто из них не мог сомкнуть глаз, пока мать не успокаивала этого вопящего поросёнка.
Ром оглянулся на светлую дыру в потолке. Никого.
Ну, куда же он ушёл? Не убежал же он, в самом деле.
Большой дом ладно, но у Оркриджей ещё и слуги были! Готовили им еду и выносили за ними ночные горшки. Разве любой нормальный человек не может сам за собой вынести горшок? Не удивительно, что в городе хоть и восхищались парком с особняком, но самих Оркриджей не любили. И вообще, говорить о них лишний раз никто не хотел. А если кого-то особо донять с расспросами, то и затрещину получить недолго. Если бы не история с Уилли, про их семейство, не иначе, совсем бы забыли.
Но Уилли Кровавые Ножницы делов наворотил.
Версий, что же именно спятивший садовник сделал с богачом Оливером, его жёнушкой и детишками, насколько знал Ром, существовало не менее дюжины. Жаль, если Тими прав, и все они были лишь выдумкой.
Обшаривая пространство клетушки, Ром наткнулся на горы ящиков, с гнилым хрустом ломавшихся от его несильных толчков. Он едва не повалился на них, лишь кое-как сумел ухватиться за перегородку. Пальцы коснулись чего-то мягкого и влажного. Ром пригляделся, почти уткнулся носом...
Плесень. Плесень покрывала доски стен сплошным ковром.
Он поспешил вытереть ладонь о штанину. И вновь услышал сдавленное хныканье, доносящееся из своего горла.
Тими-предатель! И Анна ничем не лучше! Затащила их сюда, на ночь глядя. Ведь никто из взрослых не знает, куда они пошли. И никто вовек не подумает искать его в подвале: ни папа, ни мать, ни дядька Пиклюс. Никто! От него не найдут даже тела. Его, как и всё тут, укроет плесень, и через несколько лет постепенно, никуда не торопясь, плесень переварит его останки.
Но он не хочет идти на корм плесени! Да и что он всё заладил про эту плесень, будто ему не о чем больше подумать.
Друзья бросили его здесь, словно желая его смерти...
Не ныть, нельзя ныть... надо быть...
Только сейчас Ром почувствовал запах. Прежде тот, должно быть, был вовсе удушающим, а теперь поослаб. В подвале воняло гнилью. Но не как пахнет гниющее дерево, или порченые овощи. Другая вонь, чуть сладковатая... Оркриджы хранили в этом месте свои припасы, а когда уехали, их репа с капустой породили огромную плесневую кучу. Мшистое покрывало, похожее на взбитую перину, с бледными поганками на тонких склизких ножках, торчащими из него, вскормленными на питательном перегное. Это их вонь.
Репу Ром не любил до тошноты. Мать готовила её постоянно - варёную, тушёную и даже мочёную! - ведь та стоила мешок за медяк. Теперь он возненавидел её ещё сильнее.
Все овощи здесь давно сгнили, но запах разложения глубоко въелся в деревянные стены. И плесень никуда не делась, а лишь всё больше разрасталась. По её пушистому ковру наверняка ползало полно всяких насекомых, но в полутьме он их не видел. Кроме того, ему хватало чего бояться и посильнее.
Ром шарил руками по перекрытиям, не обращая внимания на уколы заноз, впивающихся под когти, лишь хныкая и чуть-чуть стоная, когда опирался на подвёрнутую ступню. Он искал выход. Как-то же в эту клетушку заходили? Её ведь не могли заколотить.
Он нашёл дверь. Не заколоченную, только прикрытую. От его нажима она легко отвалилась и грохнулась на пол. Ром издал победный возглас. Со всей доступной поспешностью он выбрался из заплесневелой западни.
Глаза попривыкли к темноте. Хотя светлее она не сделалась. Если бы он вовсе закрыл их, ничего бы особо не изменилось. Но не такой уж большой этот подвал, чтобы пришлось слишком долго искать в него спуск.
Бредя по проходу с всё тем же земляным полом - может, когда-то тот и был застлан досками, что давно сгнили, - Ром натолкнулся ещё на несколько деревянных перегородок по обеим его сторонам, ведущих в другие клетушки. Оркриджы, похоже, привыкли иметь большой запас продовольствия.
Ром сдавленно хмыкнул.
Обжоры и дураки. Всё равно все их свиные окорока и гусиные паштеты сгнили, как и овощи.
Была бы у него свеча, он бы вмиг нашёл выход, а не тыкался куда неведомо, словно слепой крот. Если он запнётся обо что-то и всё же сломает ногу, то точно не выберется отсюда. А он должен выбраться. По-другому быть просто не может.
Дрожа от царившего в подвале застоявшегося холода (не от страха ведь?), Ром нащупывал дорогу не только руками поверху, но и здоровой ногой внизу. Как же темно. Разве не должен он был уже упереться в какую-нибудь стену?
За своим сбивчивым дыханием Ром расслышал тихий писк, а затем что-то шустрое пробежало по его башмаку. Ногу он отдёрнул, но даже не вскрикнул. Мышей он не боялся. Те всегда предпочтут сбежать от человека. И что они тут жрут? Плесень с гнилью? Или копошащихся в них червей? Или может друг друга? Он слышал, что крысы иногда съедают собственные выводки, если нет другой еды.
Гадость. Об этом лучше тоже не думать.
Ром утёр рукавом бегущий по щекам пот. Привалившись задом к очередной перегородке, при этом опасно накренившейся, он остановился немного перевести дух.