В разраставшемся многие годы без всякого ухода малиннике, что вымахал в сущие дебри, чьи корни подкопались под фундамент особняка, а цепкие плети обвили ставшую не различимой за ними подвальную дверку, гулял усилившийся к ночи ветер. Дверкой этой прежде пользовались, чтобы сносить овощи и фрукты из сада сразу в хранилище, не проходя через кухню. И она вдруг содрогнулась от мощного толчка. С дверки осыпались комья зелёного мха. Рядом с ветки вспорхнул устроившийся на ночёвку скворец. В следующий миг, будто из-под земли, донёсся сдавленный вскрик. За ним последовали ещё удары. Каждый следующий слабее предыдущего. Опутанная кустарником створка захрустела и слегка прогнулась...
Привычная для этого места тишина вернула свои права. Умиротворённо шелестел ветер. Небеса темнели. Под деревьями заброшенного парка сгущались сумерки. А в десятке шагов от кустов малины лежало неподвижное тело девочки.
Он поможет Рому выбраться из погреба (или тут правильнее говорить подвала?) а затем они найдут Анну и хоть за косу, хоть как, выволокут её прочь из этого дома, что наводит жуть одним своим видом. Не говоря уж о других его... странностях.
Тими отвечал за этих двоих, как самый старший.
Следуя за котом - почему-то он сразу решил, что это кот, а не кошка, - Тими прошёл из столовой на кухню. Здесь господствовал большой очаг с широкой плитой, на которой могли бы уставиться разом десяток сковородок. Света, проникающего через ставни, переставало хватать, и нутро дома заполнял сумрак. Кроме печи он разглядел несколько столов, буфеты, где хранили посуду, и целых два рукомойника. В углу были свалены старые плетёные корзины и деревянные вёдра. На вбитых в стену колышках когда-то висели связки лука с чесноком. На одном из столов лежала разделочная доска, рядом стояла глиняная крынка, в какие обычно наливают молоко. Такие крынки делали в гончарной у мастера Зильбера. Скоро он сам сможет слепить много, что покрасивее. Мастер Зильберт называл его старательным и обещал годика через три взять в подмастерья. Пока же он за пару медяков лишь помогал Вану-оглобле месить глину. Воспоминания о гончарне показались Тими такими далёкими.
- Кис-кис.
Облезлый кот, возможно, прежде жил на этой кухне. Может ещё котёнком. Когда дом покинули, он оказался брошен и одичал. Жалько, если так. Но в мире хватало жестокости и несправедливости. Дети из бедных мещан познавали сию истину с малых ногтей. Сюсюкаться с ними родителям было некогда, равно как и всему прочему миру. Что тоже весьма печально, если подумать.
Сейчас кот спрятался где-то под столами.
С ним нужно поосторожнее, напомнил себе Тими. Как бы не цапнул. Если он ещё и бешенный - что кот болен, сомнений не оставалось, - то после его укуса умрёшь в ужасных корчах. Так что протягивать руку, чтобы погладить зверюгу, он точно не станет.
А вот Анна сделала бы это в первую очередь. На то она и девчонка.
Тими тяжко вздохнул. Надо было ему сначала найти её. Как будущий мужчина он должен заботиться о женщинах. И девочках. Даже если они ведут себя как ненормальные. Отец любил повторять, что мужчины всегда что-то должны этим женщинам. Мать хлопала его за такие слова ложкой по лбу.
Тими ещё раз окинул взглядом просторное, явно рассчитанное на многую прислугу, но уже долгие годы обезлюдевшее, а от того выглядящее особо уныло пространство кухни. Не верилось, что когда-то тут текла бурная жизнь: кругом среди вкусных запахов суетились кухарки в передниках, в чугунках кипела наваристая похлёбка, а на сковородках жарилось мясо и яичница. Теперь же лишь пыль - на столах, буфетах, даже в печи, одна лишь пыль.
Ему здесь делать нечего.
Кстати, что это там за приоткрытая дверка? Скорее всего, ведёт в кладовку. Кот мог улизнуть туда. И там же, скорее всего, находилась лестница в подвал.
Ром, не иначе, с ума сходит, оставшись один в подвале. Тими был единственным, кому Ром однажды признался, что больше всего на свете страшится заблудиться где-нибудь в дремучем лесу. Особо ночью. Страсть, если представить. Тими тогда хотел рассказать, что есть кое-что, чего он сам боится пуще смерти. Уже и рот открыл. Но... Впрочем, это была такая глупость, что и говорить о ней не стоило.
Держись дружище!
Тими пустился бегом за пронырливым котом.
Окна в кладовке не имелось, а дверь он за собой не придержал. Вступив в тесную, чем-то заставленную коморку и ещё толком ничего не успев разглядеть, Тими очутился в кромешной темени.
Сердце его тут же заколотилось гулко и как-то неровно. А ещё оно взялось подниматься к самому горлу. Всё гульче, всё выше.
Чтобы унять волнение, он сказал себе:
- Спокойно. Уж темноты-то я не боюсь ни капли.
Помогло это или нет, сразу было не понять. Но сердце хотя бы передумало выпрыгивать прямо через горло. Тими отступил на шаг назад, снова открыть дверь и пустить света. Его пальцы прошлись по поверхности стены в том месте, где была дверь. Прошлись в одну строну. Потом в другую. После чего он развернулся полностью и его ладони начали беспорядочно метаться уже по всей стене.
И они не находили двери, через которую он только что вошёл сюда. Дверь захлопнулась за ним и теперь он не находил её. Ни косяка, ни створки, ни хотя бы какой-то щели. Вообще никаких перепадов на плотно пригнанной поверхности досок.
- Этого не может быть, - уверенно сказал себе Тими.
Наверно, он искал не в том месте. Если бы не темень, он бы сразу увидел ручку. Если только её не отломали с этой стороны.
Он искал. Обшарил ладонями всю стену сверху донизу. Раз пять обшарил. Доски. Ровные доски. Никаких дверей.
Тими почувствовал, что задыхается. Ему переставало хватать воздуха. Тот воздух, что ещё оставался в узкой тёмной кладовке, сделался жарким и совсем душным. Тими разом взмок под рубахой.