— Леро, я в тупике, — сказал наконец. — Сто пятьдесят четыре, сто пятьдесят девять, сто шестьдесят четыре.
— Минус двенадцать?..
— Это по умолчанию.
— А если снова на этого? — Леро оглянулась назад. — Он ведь струсит, струсит опять!
— Во-первых, два раза подряд не везет. Во-вторых, если они поменялись? Это обычная тактика, говорю... Экстраполятор, — Кламмат тронул стереомат, — просчитывает а-пэ-о достаточно быстро. Поэтому группа обычно меняет комплекты, через какое-то время. А может только просимулировать. Тогда еще хуже — пока система не пересчитает а-пэ-о заново, — он посмотрел на Леро.
— Ну, а вдруг повезет? Все-таки? Второй раз?
— Леро, ты просто правда устала. Назад, — он дернул ее наверх, на вершину гребня.
Леро, давно не помня себя от усталости и отупения, закарабкалась по крутому здесь склону — если бы Кламмат не волок ее за руку, которой она не чувствовала, она бы скатилась вниз. Почти на самом верху она ударилась коленом о камень, вскрикнула, дернулась. Потная ладонь выскользнула из перчатки; Леро покатилась вниз. Она скатилась к подножию и застыла в черном песке.
— Лежать, тварь! — раздался ликующий вопль. — Лежать, говорю!
Леро подняла голову. Из-за валуна, буквально в пяти-шести метрах на север, выскочил тот, другой, — который с косоглазым, тогда на поляне... Он был в таком же комбинезоне, как тогда косоглазый, — очень похоже на Кламмата, — только ни ранца, ни карабина, ни черной полосы-панели на шлеме. В руке у него был хорошо знакомый Леро разрядник. Ствол оружия нацелился Леро в грудь.
Сверху пришел разряд. Кламмат стоял черной статуей на фоне угрюмого неба, ствол поднят. По жару огня, каким полыхнул излучатель, Леро поняла, что мощность разряда была максимальной.
Но камень — двухметровый валун, из-за которого возник привидением этот, второй, и который отгородил его от разряда — остался несокрушим. Разряд, не тронув матовый черный бок, разлетелся слепящими жгущими искрами.
Тогда Кламмат бросился вниз, словно нырнул, упал в трех метрах от Леро, сдвинул кольцо браслета. Придурок в комбинезоне вспыхнул неярким факелом, в секунду сгорел и растворился без следа.
В ту же секунду непонятно откуда пришел новый разряд. Сфера защиты — Леро оказалась почти на самой границе — на этот раз полыхнула так ярко, ударила по чувствам так больно, что Леро ослепла, оглохла, потеряла сознание.
VIII.
— Привал, — сказал Хайдег.
Он присел к камню, прислонившись спиной, вытянул ноги. Гуммо черной грудой рухнул в трех метрах, полежал, поднялся на четвереньки, подполз, волоча карабин, позвякивающий такелажем. Привалился спиной рядом, застонал.
Было поздно. Сгустились липкие сумерки. Уступчатое плато закончилось; впереди во мрак на востоке простиралась равнина, на которой не было ничего — ни камней, ни деревьев, ни травы — только дресва и щебень. На севере голая плоскость упиралась в уступчатый склон — плато забирало к востоку и растворялось в недоступной для оптики дали. Отдохнув, Хайдег поднялся, долго сканировал антураж, затем снова упал, откинулся спиной к валуну.
— Пять километров как по столу. Нехорошо.
Гуммо в ответ промычал нечленораздельное.
— Расслабься, — Хайдег усмехнулся. — Никого нет и до утра не будет. Завтра день хода — и выйдем к крайним скалам, — он посмотрел в восточную тьму. — Там снова эта проклятая ерунда, — он стукнул локтем валун за спиной, — но это все. Предгорья кончаются. Дальше — река и джунгли.
Гуммо замычал.
— Да, Гуммо, но ты только не нервничай. И там еще трое суток, по этим джунглям, и мы на точке. Или даже двое, если спустимся по холмам — по тому коридору. Только вот нам надо успеть первыми. А успеем мы только в каком случае? Правильно.
Гуммо заворошился. С трудом скинув ранец, он стал его открывать. Провозившись пару минут, он бросил ранец, откинулся спиной к камню. Хайдег хмыкнул, открыл клапан на ранце, достал пайковый брикет, сунул, не открывая, Гуммо в зубы. Тот долго сидел не двигаясь, затем заворошился снова, распаковал брикет, откусил, зачавкал. Хайдег сдернул клапан аптечки, достал контейнер, вытащил блистер, отделил капсулу, засунул Гуммо в рот:
— Глотай. Иначе не дашь спать до утра.
Гуммо вскоре перестал стонать, и вскоре затем уснул. Когда стемнело совсем, облака разошлись; небо засияло звездами, Хайдег поднялся снова и снова долго стоял, изучая равнину. Затем вернулся на место и быстро уснул.
Проснулся он на рассвете, когда облака уже появились, и желтый жемчуг здешнего солнца разлился по унылому покрывалу неба. Он встал, сделал пару шагов, разминаясь, и замер. Уходящей на восток пустоты, которая вчера обещала легкую, наконец, дорогу, не было. Вместо нее бесконечной стеной простиралась полоса странных оплывших столбов. В высоту столбы были от трех до пяти метров, в ширину — от метра до двух; поверхность их была черно-зеленой — такого цвета здесь встречались только листья кустарника, в том овраге, с той стороны хребта, — и тускло блестела.
Странные образования стояли так густо, что протиснуться между ними могла только кошка. Частокол стоял идеально правильно; некоторые столбы отклонялись от вертикали, касаясь соседей, но исключения только подчеркивали дьявольскую геометричность. Рассеянный свет, падавший с облаков, очерчивал круглые вершины столбов мягким контуром; у корней этого странного леса царил черно-зеленый мрак.
— Это что за новости? — Хайдег сделал пару шагов и остановился, подняв стереомат. — Гуммо! — он обернулся, подошел к Гуммо, растолкал, вздернул за такелаж на ноги. — Проснись. Кажется, мы меняем маршрут.
За ночь, тем более после капсулы, Гуммо восстановился — взгляду вернулось осмысленное выражение. Он долго стоял, разглядывая частокол, затем хмыкнул:
— Это что — за ночь?
— То есть ты помнишь что здесь было вечером?
Гуммо долго молчал.
— Это камни.
— Почему ты так думаешь? — Хайдег посмотрел на Гуммо и хмыкнул еще раз.
— Я не пойду.
— Куда?
— Это камни. Их надо сжечь.
Хайдег вгляделся Гуммо в лицо, подошел, покрутил ладонью, проверяя рефлекс.
— Гуммо, очнись, — он опустил ладонь. — Нам идти и идти.
— Это камни! Их надо сжечь!
— Если камни — почему похожи на огурцы? Мне, Гуммо, не нравится, что они появились за ночь. Поэтому мы ничего делать не будем. В идеале, ничего даже трогать...
Хайдег, тем не менее, направился к крайнему столбу, остановился в трех метрах, подобрал кусок щебня и бросил в матово-блестящую стенку.
— Он пустой, — сказал Хайдег, прислушавшись к звуку. Затем бросил камень еще раз. — Во всяком случае, там не то из чего сделаны стенки... Гуммо, меняем маршрут.
— Это камни. Их надо сжечь.
Гуммо вскинул карабин. Хайдег бросился прочь от черно-зеленых столбов, упал на землю и распластался. Раздался приглушенный хлопок. Хайдег подождал десять секунд, огляделся, поднялся. На месте крайнего столба, в который он кидал камни, торчал обугленный пень-обрубок. В воздухе над пнем росло густое облако точек — они пари́ли, дрожа и вибрируя, хаотично двигаясь, но не покидая пределов облака, которое раздувалось и поглощало все больше пространства. Гуммо стоял в шести метрах от сбитого «огурца» и смотрел в этот рой.
— Гуммо! Ты сбрендил очень не вовремя.
Хайдег поднялся, подбежал к Гуммо, собираясь отдернуть в сторону. В этот момент облако роящихся точек, распухнув, коснулось Гуммо. В пару секунд весь рой подтянулся к Гуммо и собрался вокруг. Хайдег замер на месте. Гуммо закричал.
— Кажется, я знаю про такую штуку... Видел что-то такое в Три-три-один. Это семена, Гуммо, не парься.
Семена быстро осели на Гуммо, превратив его в неуклюжее вздутое чучело, почти безрукое, безногое, и безголовое. Гуммо заорал, пытаясь стряхнуть с себя плотную липкую сеть, но только нелепо топтался на месте, едва шевеля руками, и кричал как помешанный.