И тут позади себя я услышал громкий свист. Это шли в нашу сторону Верховные Дея, Пая и Уна. Пока они до нас дотелепались, Асу пришлось еще раз рубануть голову почти ожившей Сорос.
— Ее должна убить Ванда, — произнесла запыхавшаяся Верховная.
— Так она, ни петь, ни свистеть, — поясняет подошедший к нам орк.
— Растормошить ее надо бы, — вновь настаивает на своем, но уже другая Верховная, — она должна «выпить» назад все, что Сорос у нее украла.
И я тут же опускаюсь рядом с крохотным телом любимой девушки и максимально аккуратно приподнимаю ее голову. Не могу сдержать эмоций и все-таки целую ее в губы, невесомо, почти как касание перышка, а потом шепчу ей.
— Малышка моя, приди в себя.
— Дружище, тут разговор был про растормошить, а не усыпить еще пуще прежнего. Ты бы это, поторопился бы. Старушка опять в себя возвращается, — увещевал меня Ас.
Но нас прерывает голос третьей Верховной ведьмы:
— Бесполезно тормошить, Сорос выкачала ее резервы под чистую. Она не справится, если не заполнить ее энергией жизни. Даже если придет в себя и убьет свою мать, то и сама сгинет, Скверна заберет ее.
— Моя энергия жизни подойдет? — не задумываясь спрашиваю я.
И вижу, как три головы Верховных согласно кивают и подходят ближе. Я срываю с шеи Ванды камень души и прячу в карман своего кителя. Ей он больше не понадобится.
— Тогда приступайте, — торопливо выдаю я.
— Но, мой мальчик, — ласково касается моей головы одна из Верховных, — это очень опасно!
— Плевать!
И ведьмы начали свой ритуал и вскоре я почувствовал, а потом и увидел, как из меня, тонкой сияющей струйкой, потекла моя жизненная энергия. А потом мои глаза неотрывно сосредоточились на моей Ванде, а слова ритуальной песни и вовсе ушли за периферию сознания.
Где-то, боковым зрением я улавливал как Ас рубил голову снова и снова оживающей Сорос, но мне было все равно. Главное, чтобы Ванда очнулась! Главное, чтобы пришла в себя!
Давай, девочка моя, открой глаза и задай уже жару своей мамаше!
И она открыла их, и в ту же секунду я почувствовал сильнейший упадок сил, будто бы меня со всей дури кто-то приложил обухом по затылку. Адская боль — вот так можно было это описать. Но то, что в начале казалось мукой, с каждой секундой становилось все более жестоким и невыносимым. Я насквозь прокусил губу, чтобы не орать и зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, как надо мной стоит она — моя Ванда — и мстительно сверкая зеленью своих глаз, улыбается.
И дальше вокруг начало творится что-то невообразимое. Я еще никогда не видел подобного, но моя любимая вдруг прижала свои ладони, сжатые в кулаки, к груди и вдруг яркая вспышка света вырвалась из нее, откидывая от нас Ассатана Морта и Верховных. В появившемся куполе остались только я, она и обезглавленная Сорос.
Дальше Ванда, все с той же полубезумной улыбкой на устах, просто погрузила руку в эфемерное тело своей матери, туда, где должно было биться ее мертвое сердце и новый поток агонизирующей боли прошил каждую клетку моего тела. Я видел, как мои руки будто иссыхают, как сереет кожа, как проступают сухожилия. Но я не проронил ни звука, хотя хотелось орать во все горло, умоляя прекратить эту пытку. Не стал. Пусть это будет мое наказание, я заслужил.
А еще спустя всего несколько минут Сорос Балем рассыпалась как дым, а за ней изошла прахом и вся ее армия, порабощенных ведьм и ведьмаков. Столько невинно убиенных…
Вот и все.
Только энергия моя все продолжала уходить, но мне уже было не жалко, пусть забирает, это все теперь принадлежит ей. Я уже ничего не чувствовал, только спина от чего-то горела огнем. И понимая, что еще немного и я просто отключусь, я сказал именно то, что должен был сказать уже тысячу раз:
— Ванда, я люблю тебя.
Я не ждал ответного признания. Я просто лежал и смотрел как, словно в омерзении, кривятся губы моей любимой женщины.
— И когда ты понял, что любишь меня, Кил? — ее голос звучит как будто из другой реальности, такой пустой и такой холодный.
— Давно, — шепчу я одними губами, думая, что всегда ее любил, с самого первого взгляда, просто был слишком глуп и слеп, чтобы понять это.
— А когда у тебя последний раз был секс, влюбленный ты мой?
Туше, моя хорошая. И я молчу, потому что врать ей больше не имею права.
— Вот видишь, Кил. У нас слишком разные понятия о любви. Я думаю, что когда любят, то других не трахают. И детей нелюбимым женщинам не делают. Больше никогда не смей говорить мне о любви. Ты не знаешь, что это значит.