А эмиграция уже имеет на своей душе грех гибели Марины Цветаевой, да и Ходасевича тоже никто, когда еще можно было, не поддержал.
Теперь, после смерти Ремизова, не осталось никого из «прежних» — не считать же Зайцева за «настоящего».
Конечно, Вы правы и в том, что помощь должна быть регулярная. Самое лучшее, чтобы деньги поступали к Вам. Думаю, что лучше всего покупать у Вас франки на доллары, т. к. у Вас курс выше, или просто посылать нам чек американский, такой, как у Вас, на любой американский банк. Здесь такие чеки легко и выгоднее меняют. Но все это подробности и мелочи. Главное — кликнуть клич.
Может быть — на Ваше усмотрение — дать подписать клич некоторым китам, вроде Карповича, Гуля и тому подобным, кто захотят? Решайте сами — мы вполне полагаемся на Вас.
Г<еоргию> В<ладимировичу> действительно очень, очень плохо — и до сегодняшнего дня — ему с каждым днем становится хуже. Он почти все время в безучастном состоянии, в полусне. Вчера, когда меня не было дома, он соскользнул с дивана и в продолжение двадцати минут не мог встать, так я его и застала на полу.
Самое скверное, что здешние доктора не умеют определить, чем он болен. Одним давлением крови его состояния объяснить нельзя. Доктор мне недавно сказал: как? Вы все еще не отвезли вашего мужа в Париж? Там, может быть, разберут, что с ним, если Вы обратитесь к специалистам.
Но, спрашивается, как и на какие деньги я могу предпринять такое путешествие? Я просто теряю голову от отчаяния и бессилия. Я так боюсь, что не могу спать ночью, все прислушиваюсь к его дыханию.
Простите, что пишу Вам все это — но Вы один из настоящих друзей Г<еоргия> В<ладимировича> — их, к сожалению, немного.
Но довольно. Напишу и о себе, т. е.: о моих — Ваших стихах — о Хлебникове.
Спасибо за поправку — непонятная рассеянность с моей стороны. Конечно, «дева ветреной воды»[175]. Я поправила. И вот как получилось:
(и т. д.).
Гуль уже ответил, что пойдет в следующем номере «Нов<ого> журн<ала>» еще с одним моим. Я рада, что могу посвятить Вам, т. е. что Вы разрешаете.
Пишите, пожалуйста, даже если только несколько слов — по делу — и несколько — без дела — о себе. Сердечный привет всему собачьему семейству и поклон Вашей жене и Вам.
Пусть Вам на новом месте будет лучше, чем на прежнем.
Ваша Ирина Одоевцева
<На полях:> Жорж целует Вас. Пять долларов дошли — спасибо и еще раз спасибо.
Скоро в издании «Нов<ого> журнала» выйдет книга стихов Жоржа[176]. В следующий раз пошлю Вам его новую фотографию. Его снимали на дому.
18
<май 1958 г.>[177]
Дорогой Владимир Федрович,
Письмо с 5-долларовым вложением дошло благополучно. Большое спасибо.
Пришло оно сегодня, когда Г<еоргию> В<ладимировичу> впервые за неделю стало настолько лучше, что он смог сам его прочесть. А шесть дней тому назад я думала, что это уже конец. У него был временный паралич, и он двое суток пролежал, не в состоянии двигать ни рукой, ни ногой, и только стонал и задыхался.
Случилось это с ним вследствие пребывания в госпитале, где его подвергли всяческим мучительным и напрасным исследованиям, думая, что его надо оперировать. Все это оказалось докторской ошибкой, но Г<еоргий> В<ладимирович> так извелся в госпитале, что, вернувшись домой, чуть не умер.
Самое ужасное то, что позвать в дом доктора со стороны нельзя, а домашний не обращает внимания на больных, не желающихлечиться в госпитале. Мне пришлось одной ухаживать за Г<еоргием> В<ладимировичем> и днем и ночью. И это не только утомительно, но и очень страшно. Мне все казалось, что он умирает. Особенно страшно ночью!
Спасибо большое за все, что Вы делаете для Г<еоргия> Владимировичах Помощь ему действительно необходима — немедленная помощь.
Ваша формула — «Если не понимаете, то вы ослы»… исчерпывающе точна, но лучше не дразнить подлецов, конечно. И немного сахару необходимо, чтобы они чувствовали себя героями за свою подачку. Литфонд меня поразил, прислав… 30 долларов. Для чего, спрашивается, стригут они баранов-читателей, если для Георгия Иванова, для его спасения не находится больше, чем эти гроши? У нас на 30 долларов даже нельзя сходить на осмотр к хорошему профессору. А Жоржу необходимо съездить хоть на месяц в санаторию. Он совершенно надорван, и доктор не скрывает, что его положение опасно — и с каждым днем ухудшается.
Неужели же ему действительно дадут погибнуть? Ведь его еще можно спасти. Но скоро будет поздно. И тогда никакие санатории не помогут. Но довольно об этом.
Вы правы, статья Адамовича[178] не так уже хороша и не без старомодности. Но все же не без лестности. И даже Вам комплимент отпущен,
чем он меня известил заранее. «Хоть на один раз согласился с Марковым, которого Вы так любите»[179]. Но, конечно, ему новые стихи Г<еоргия> В<ладимировича> не очень-то нравятся. Он весь в прошлом, и прошлое ему всегда милее настоящего.
В моем Хлебникове, моем-Вашем, изменение — добавка:
и так далее.
А то получался вздор. Я просто забыла, что не забав, а воды. Но из-за этого получилось «богаче», забористее.
Видите, я даже о стихах рассуждаю, хотя мне сейчас ни до чего, кроме Жоржа, дела нет.
Желаю Вам и Вашей жене здоровья и всяческих удовольствий и успехов. Как мало мы все ценим будничное благополучие и как часто зря огорчаемся. Я это поняла только теперь.
С сердечным приветом
Ваша И. Одоевцева
<На полях:> Поблагодарите всех участников помощи и себя в первую очередь от нас обоих.
А моей «Ночи в вагоне»[180] Вы не заметили? Или не нравится?
19
Beau-Sejour 9 июня <1958 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Спасибо и еще спасибо. И Вам, и Струве[181]. Ему я на днях напишу. Сейчас я в таком состоянии, что почти не могу связать двух слов.
Чек страшно помог. С Жоржем были всякие ужасы, даже писать о них тяжело.
Мне было очень грустно, что и Вам плохо и что Ваша жена должна поселиться в санатории. Что с ней?
Желаю Вам всего наилучшего — всем Вам, включая и оперированного песика.
С самым сердечным приветом и такой же благодарностью.
Ваша Ирина Одоевцева
<На полях:> Пожалуйста, напишите Жоржу письмо. Это его развлечет. Он ведь Вас очень и очень любит.
20
20 июня <1958 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Жорж очень хотел Вам ответить, настолько, что он сегодня утром сказал мне: «Я всю ночь писал Маркову письмо во сне и никак не мог справиться с F и написать Бедрович, а это было необходимо». Вот видите, как он о Вас думает. Но письма от него Вы сегодня еще не получите, он так слаб, что даже газет не читает, несмотря на события[182].
Пожалуйста, пишите ему, для него это одна из редких радостей.
Теперь — о Вашем желании помочь ему. Нет, я совсем не согласна с Карповичем. Конечно, единовременная сумма — хотя бы только 200 долларов — очень нам полезна, и хорошо, что он хочет ее выхлопотать — но ежемесячная пенсия, помогающая иметь твердый бюджет, еще полезнее. Что до того, что рука дающего сможет оскудеть, то на этот риск надо идти. Да он и не так велик, обыкновенно люди держат свои обещания и не берут своего слова назад. Многие из «старших» писателей получали пенсии в продолжение десятка лет.
176
Сборник «Стихи 1943–1958 гг.» со вступительной статьей Р.Б. Гуля был издан в Нью-Йорке при «Новом журнале» лишь в октябре 1958 г., уже после смерти Георгия Иванова, см. газетное объявление: Новая книга стихов Георгия Иванова // Русская мысль. 1958.11 октября. № 1276. С. 5.
177
Датируется по содержанию. Обсуждаемый в письме № 52 «Нового журнала» вышел в самом конце апреля.
179
См. письмо 39 в разделе: «Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955–1958)».
180
Стихотворение Одоевцевой «Ночь в вагоне» (1954) было опубликовано в «Новом журнале» (1958. № 52. С. 50–53).
181
Весь 1958 г. Марков собирал деньги для Георгия Иванова, сформировав, по его собственному определению, группу помощи. Г.П. Струве также передавал Маркову деньги для нелюбимого им Иванова. См. письмо Г.П. Струве В.Ф. Маркову от 22 мая 1958 г.: «Как дело с комитетом помощи Иванову? Я прилагаю свой взнос за год — чек на $ 60. Думаю, что это имеет больше смысла для И<ванова>, чем если бы я вносил помесячно, но это, конечно, не значит, что другие тоже должны делать так» (Собрание Жоржа Шерона).
182
См. письмо 40 в разделе: «“…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда”: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953–1966)».