Выбрать главу

Он все собирается Вам написать сам, и я, зная, что его письма для Вас несравненно приятнее моих (без всякой обиды, Вы ведь только рикошетом мой друг, я тут, редкий случай, играю роль жены, а не самостоятельную), все поджидала, когда он наконец решится. Но довольно, больше не могу ждать. А то вы действительно подумаете Бог знает что о Г<еоргии> В<ладимировиче>.

Впрочем, нет. Знаю, что не подумаете ничего плохого. И все поймете правильно. Уж Вы такой.

Если бы Вы знали, как мы оба жалеем, что не знакомы с Вами иначе как письменно и вряд ли когда-нибудь встретимся. «Проклятая география!» А также мучительная проблема времени и пространства. И все же, разве можно знать, а вдруг все-таки встретимся. Знаю, что я ничего не знаю, и то не уверена. Но при моем оптимистическом мировоззрении даже эта неуверенность во всем играет радужными цветами. Одним словом —

Тот, кто в жизни не уверен, Есть уже поэт[68]

как сказал — до чего тонко! — поэт Амари, муж М.С. Цетлиной. Читали ли Вы его переводы Ек. Браунинг?[69] До нас еще не дошли — но сомневаюсь, что хорошо, несмотря на восторги критики. А он сам был очень мил[70] — «поколение» Вам не известное.

Мне очень нравится Ваш Фига. Я его даже раз во сне видела. И, представьте, во сне он меня тоже приветствовал пронзительным визгом и прыжками.

Что бы это могло означать? Кстати, интересуетесь ли Вы психоанализом? Я да. И даже на себе испытала однажды его действие. Я вообще очень люблю разговаривать со всякими психиатрами. Очень поучительно для нас, писателей.

Как идет Ваше учение? И как Вы чувствуете себя среди настоящих молодых студентов? Отталкивание или притяжение? Американских студентов (военного времени) я знаю — я сидела с ними на одной скамье в Биаррицком университете[71] и отлично с ними дружила. Но это были все же не настоящие студенты, игравшие в занятия в чужой стране. У Вас они, должно быть, совсем иные. Думаю все же, что это довольно забавно, хотя и утомительно.

Есть ли у Вас новые стихи? Если да — пришлите. Я уже больше года не сочинила ни одного. Но надеюсь, что это еще не значит «Умерла моя муза».

Зато пишу по-французски роман[72]. Приятнее, конечно, по-русски! Но что с ним делать? Нет ни одного издателя. Эмиграция умирает. Или уже умерла. Осталось только несколько полу-покойников. До чего жаль Алданова![73] При жизни я его недооценивала. А теперь вижу, что была неправа. Не надо судить, нельзя осуждать — за пустяки. Но главное в человеке открывается часто только после смерти. К сожалению. Потому я так рада, что Вас мы оба приняли в сердце без всяких «но» и ничего нам не мешает любить Вас. Всего наилучшего.

Ваша И. Одоевцева

<На полях:> Г<еоргий> В<ладимирович> Вас письменно целует и, может быть — до чего пример заразителен — напишет сам. Но какую я чепуху посылаю Вам. Tant pis[74] — посылаю, а то не будет письма.

8

7 июня <1957 г.>

Дорогой Владимир Федрович,

Пишу под впечатлением Вашей статьи о Г<еоргии> В<ладимировиче>[75]. Очень и очень хорошо. Так, по-настоящему, понимающе и серьезно о нем никто не писал. Прекрасная статья.

Два незначительных замечания — на него не влияли ни Бунин, ни Агнивцев, ни Есенин[76] — последний начал значительно позднее Г<еоргия> В<ладимировича> и, вообще, в акмеистическом кругу котировался низко, не выше Бунина. Агнивцев же, несмотря на его блеск и треск, даже поэтом не считался. Но Кузмин — и еще раз Кузмин, конечно. Влияние Кузмина очевидно. Ахматова, пожалуй, как и Гумилев. Но не сильно.

Второе — герой «Распада атома»[77] вряд ли похож на «человека из подполья». Даже совсем напротив. Абсолютно другие характеры и мироощущение. Герой «Распада» расположен быть счастливым и любить просто и счастливо — без истерики и мазохически-садистических вывихов (несмотря на возмутившую всех «мертвую девочку»). «Размолвка», а не рыдания, кончающиеся припадком падучей болезни. Ни само-оскорбления, ни желания оскорбить, запачкать, уничтожить. Герой «Атома» одинок не оттого, что жизнь загнала его в подполье. Он, наверное, живет и не в подполье, а в парижском отеле, мелко-благополучно. Или, вернее, в метафизическом мировом подполье, в полном душевном одиночестве — как почти все мы.

Но вижу, что в двух словах объяснить это трудно. Все же, по-моему, связи между «Атомом» и «человеком из подполья» нет. Они скорее уж антиподы. Но думаю, что можете оставить так. (Только совсем неправильно сравнение с «Гаврилиадой»[78] — легкомысленным, безбожным подражанием «Орлеанской деве»[79]. «Атом» не только серьезен, но и религиозно задуман.) Ведь Вы, наверное, имели основания. Мне только хотелось бы знать — какие. Сейчас они мне совсем не ясны. Поясните.

А в остальном не нахожу нужным ничего исправить. Повторяю — прекрасная статья. Я рада — и для Г<еоргия> В<ладимировича>, и для Вас, что вы ее написали.

Теперь о нашей группе. Нет, Гумилев совсем не походил на медиума. Он был очень живой и, пользуясь В<ашим> словарем, «конкретный». На редкость некрасивый, косой — «разноглазый», как он говорил, — и на редкость обаятельный. С удивительным, не похожим на человеческий, голосом, глухим и все же звучным, уходящим куда-то в нёбо (или в небо?). Раз увидев Гумилева, его уже нельзя было забыть. Но медиумического в нем не было ничего. Он был настолько живой и жизненный, что когда он говорил: «Когда я умру», я всегда перебивала его: «Но вы никогда не умрете». Что, конечно, не служит доказательством моего тогдашнего ума. Впрочем, у меня и сейчас еще много всяческих таких заскоков — значит, я и с годами вряд ли поумнела…

Теперь обо мне — на фотографии. Ну, откуда «уже тогда фатальные черты»? Никакой фатальности во мне, слава Богу, и помину не было и нет. «Рыжая в зеленом платье». Одним словом — вроде первой любви Гейне, рыжей, зеленоглазой дочери палача. Должна Вас разочаровать — у меня волосы светлые — рыжеватые —

Как кольца огневеющей змеи, И твои зеленоватые глаза, Как персидская больная бирюза[80].

Все это литература. Фатальных зеленых платьев я на себе что-то тоже не припомню.

Насчет «кошачести» тоже вряд ли правильно. Правда, Гумилев находил во мне сходство с рысью и даже написал мне в альбом — вот каким вздором занимался «Великий Поэт»! — не странно ли, не смешно ли:

Природе девушки подобны, Ветрам и птицам, злись, не злись. Но я, заслыша шаг твой дробный, Чутьем улавливаю рысь. Порою ты — по-детски кротко — Не на меня глядя, а в круг — Напоминаешь зимородка, Готового лететь на юг. И ты не веришь, дорогая, Что на снегу и при луне Похожа ты на горностая — И тем еще милее мне[81].

Как видите, это зоологическая мадригальная тоже литература. Я тут ни при чем. И, как видите, «продукция невысокая». Но если хотите, можете сообщить эту «штучку» Струве, любителю Гумилева. У меня, кстати, их еще не мало, таких рифмованных приятностей Гумилева. Вот, например, — для того же Струве — надпись на книге Ане Энгельгардт[82], второй его жены:

Об Анне чудесной, пленительной Анне Я долгие годы мечтаю без сна, Прелестных прелестней, желанных желанней Она[83].
вернуться

68

Заключительные строки стихотворения Михаила Осиповича Цетлина (псевд. Амари; 1882–1976) «Жадно пей, полней и слаще…» (Современные записки. 1927.№ 32.С. 141), вошедшие в цикл «Vita somnium».

вернуться

69

Книга стихов Элизабет Баррет Браунинг (Browning; 1806–1861) «Португальские сонеты» вышла в переводе М.О. Цетлина и И. Астрова с предисловием Адамовича (Нью- Йорк: Мосты, 1956).

вернуться

70

Литература о Цетлиных — как мемуарная, так и исследовательская — весьма широка. Наиболее подробно см. в публикациях: Цетлин-Доминик А. Из воспоминаний // Евреи в культуре русского зарубежья. Иерусалим, 1992. Вып. 1. С. 288–309; Шалит Ш. «С одним народом я скорблю…»: К открытию Музея русского искусства им. Марии и Михаила Цетлиных в Рамат-Гане, Израиль // Евреи в культуре русского зарубежья. Иерусалим, 1995. Вып. 4. С. 385–407.

вернуться

71

В своих воспоминаниях «На берегах Сены» Одоевцева пишет о своих первых годах после войны в Биаррице: «…поступила в американский университет, помещавшийся напротив нашего дома. Там я завела знакомства с американскими профессорами и даже одному из них давала уроки французского языка, что было очень интересно» (Одоевцева И. На берегах Сены. М.: Худож. лит., 1989. С. 190).

вернуться

72

Возможно, роман «Когда бушевала буря». Фрагмент был опубликован в «Новом журнале» (1956. № 45. С. 15–52). Целиком роман напечатан не был.

вернуться

73

М.А. Алданов скончался в Ницце 25 февраля 1957 г.

вернуться

74

Ничего не поделаешь (фр.).

вернуться

75

Марков посылал Одоевцевой и Иванову для ознакомления рукопись своей статьи «О поэзии Георгия Иванова», вскоре опубликованной в исправленном виде (Опыты. 1957. № 8. С. 83–92).

вернуться

76

В окончательный текст статьи Маркова не вошли фразы о влияниях И.А. Бунина, Н.Я. Агнивцева и С.А. Есенина.

вернуться

77

Иванов Г. Распад атома. Париж, 1938.

вернуться

78

Сравнение «Распада атома» с поэмой А.С. Пушкина «Гавриилиада», а его героя с «человеком из подполья» также в окончательный текст статьи не вошло.

вернуться

79

Георгий Иванов участвовал в переводе этой поэмы: Вольтер. Орлеанская девственница: Поэма в двадцати одной песне / Пер. Г. Адамовича, Н. Гумилева, Г. Иванова; под ред. М. Лозинского. М.; А.: Всемирная литература: Госиздат, 1924. В письме Маркову Иванов в декабре 1955 г. писал, что когда Гумилев «отдавал мне и Адамовичу перевод “Девственницы”, он говорил: “От сердца отрываю эту душку, никогда бы не отдал, все бы сам перевел, да времени нет”. Перевод этот требовался Горьким срочно — мы и перевели его в два месяца и довольно блестяще» (Georgij Ivanov / Irina Odojevceva. Briefe an Vladimir Markov 1955–1958 / Mit einer Einl. hrsg. von H. Rothe. Koln; Weimar; Wien: Bohlau Verl., 1994. S. 7). Перевод высоко оценил Б.В. Томашевский: «Перевод “Девственницы” запоздал на 150 лет, но в данном случае — лучше поздно, чем никогда. <…> Выполнен он чрезвычайно тщательно, с попыткой соблюсти детали подлинника, напр., его рифмовку» (Русский современник. 1924. № 4. С. 266–267. Подп.: Б. Т.), а также В.В. Вейдле (Звено. 1925.20 апреля. № 116. С. 4. Подп.: W.).

вернуться

80

Одоевцева переиначивает строки посвященного ей стихотворения Гумилева «Лес» (1921). У Гумилева: «Косы — кольца огневеющей змеи, / На твои зеленоватые глаза…».

вернуться

81

Опубликовано с разночтениями в четырехтомном Собрании сочинений Гумилева под редакцией Г.П. Струве и Б.А. Филиппова (Вашингтон, Victor Kamkin, Inc., 1964. Т. 2. С. 256).

вернуться

82

Энгельгардт Анна Николаевна (1895–1942) — вторая жена Гумилева (с 1919).

вернуться

83

По сообщению самой А.Н. Энгельгардг П.Н. Лукницкому, эта надпись была сделана Гумилевым на книге Т. Готье «Эмали и камеи» в августе 1916 г. (Лукницкая В. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л.:Лениздат, 1990. С. 184). В Собрании сочи нений Гумилева в четырех томах под редакцией Г.П. Струве и Б.А. Филиппова опубликовано не было.