Потому как глядя на неё видишь действительно невинный образ. Я не знаю, сколько ей лет, определённо чуть больше двадцати. Она тонкая и хрупкая, как стеклянная статуэтка. Самое абсурдное, что без этого шрама на правой щеке она была бы даже красивой. Большие тёмные глаза, пухлые губы и красивая шея.
Не знаю, почему я обратил внимание на её шею, как не понимаю, почему заметил и другие детали. Мне следовало остановиться только на уродующем её шраме. Но я обращаю внимание на всё. Всегда ищу подвох в сноске, создаю примечания, чтобы обойти правила, а красота её глаз, губ и шеи подействовала на меня как малозаметная оговорка об освобождении, вставленная в контракт висельника.
Отец убеждён: теперь Джейн обратится к другому адвокату, и это выводит его из себя. Я же уверен, — она ни к кому не обратится. Девушка поняла, что независимо от того, дойдёт ли дело до суда или закончится во внесудебном порядке, её таинственное прошлое всплывёт наружу. Чего она не хочет. Джейн хочет спрятать и похоронить, что бы это ни было.
Пусть делает, что ей заблагорассудится. Не мог же я привязать её к стулу, чтобы она не ушла. А что касается вежливости или даже «небольшого ухаживания» за ней, если воспользоваться отвратительной фразой Корнелла Ричмонда, когда он упрекал меня за то, что позволил Джейн уйти, то я не ухаживаю даже за цыпочками, с которыми трахаюсь, или богатыми клиентами. Невозможно и представить, чтобы я ухаживал за молодой девушкой ради преимущества, которое меня не волнует.
И я совсем не боюсь встретиться лицом к лицу с Эмери Андерсоном. Я только хочу, чтобы он и его семья держались от меня подальше, потому что, если столкнусь с ними снова, возможно, именно мне понадобится адвокат. В прошлом я избил его до полусмерти и чуть не убил, и хочу избежать повторения этого опыта.
***
Следующие два дня я держусь от офиса подальше. Мне не хочется ни поздравлять этого грёбаного француза, ни терпеть обвиняющие взгляды отца. Чем меньше я его вижу, тем лучше.
Свободное время я использую, чтобы пообедать с мамой в Лонг-Айленд-Сити, где она управляет художественной галереей. Не понимаю, как она умудрилась выйти замуж за своего бывшего мужа. У них абсолютно разные характеры, и не такие, что друг друга дополняют. Это был настоящий союз враждующих противоположностей. Они разошлись, когда я был ещё ребёнком; их брак развалился, не продержавшись и семи лет. Меня оставили с отцом, пока мама путешествовала по миру.
В детстве я терпеть её не мог, но не потому, что мама уехала, а потому, что не взяла меня с собой. Теперь я больше не играю роль зануды-сына, который вспоминает старые грехи. Время от времени мы встречаемся. Вместе обедаем. Мама рассказывает о последних организованных выставках и даёт советы по поводу современных работ, которые могу купить. Она знает, что я увлекаюсь абстрактными картинами и скульптурами. Я люблю искусство без чёткой формы, которое не говорит всем одно и то же, которое нельзя понять только одним способом и, конечно, не только глазами.
Встреча назначена в ресторане рядом с её галереей. Маме около пятидесяти, а одевается она так, будто ей двадцать, но причудливо, как художник. У неё голубые глаза, как и у меня, у нас схожие вкусы в еде, но, в отличие от меня, она всё ещё ищет любовь.
Мы здороваемся и садимся за стол. Едим без лишних разговоров, в ресторане под открытым небом, несмотря на то, что сейчас конец октября. Когда мы дошли до десерта, Мередит (Дит для своих друзей и для меня, кто уже много лет не называл свою маму мамой), уставилась на меня и спросила:
— Что Корнелл сделал на этот раз? Когда ты мне звонишь ни с того, ни с сего и приглашаешь на обед в рабочее время, я знаю, что ты хочешь насолить отцу.
— Я не настолько ребячлив, Дит, — заверяю я, хотя и не уверен в этом. — Но то, что он мудак, не вызывает сомнений. Иногда я думаю, что его земная миссия состоит в том, чтобы изо всех сил пытаться сломить меня. А моя задача — не сломаться, даже если он будет давить меня бульдозером.
— Главное, чтобы твоё решение не ломаться основывалось на правильных причинах.
— Это способ сказать мне, что я должен позволить ему сломить меня?
— Нет, милый. Просто иногда я задаюсь вопросом, является ли это стремление работать до изнеможения, производя в три раза больше, чем он когда-либо делал в твоём возрасте, достижением того, чего хочешь ты, или это просто показуха. Ты работаешь как сумасшедший в изматывающем ритме, у тебя даже нет достойной личной жизни...
— У меня прекрасная личная жизнь. Достойная — слово, которое даже не приходит мне в голову.
— Прыгать от одной женщины к другой — не значит иметь прекрасную личную жизнь. Влюбиться — да, почувствовать бабочек в животе — да, заснуть с женщиной, которая тебе нравится на самом деле — да. Или планировать совместное будущее.
— Для женщины, у которой за плечами неудачный брак и художника, рисующего работы, похожие на окровавленные, разорванные тела, ты произносишь речи, слишком похожие на фразы, встречающиеся в некоторых шоколадных конфетах.
Она расхохоталась, ничуть не обидевшись.
— Мои кровавые работы, по сути, представляют собой любовь. Я, несмотря на крах моего брака, не перестала верить в настоящую любовь, ту, без которой не можешь дышать и которая удовлетворяет сексуально больше, чем любая посредственная интрижка.
— Я отказываюсь вступать с тобой в определённые дискуссии, однако знай, — сексуально я очень удовлетворён.
Она смотрит на меня, как на наивного ребёнка, и жалеет с высоты неизвестно каких знаний и опыта совершенной любви.
— Ты думаешь, что это так, потому что никогда не мог провести сравнение между чисто плотскими отношениями, которые оставляют для себя то время, которое находят и часто даже отнимают что-то у тебя, и глубокими отношениями, которые не остаются на поверхности, а потрясают до глубины души.
— Дит, если ты собираешься пожелать мне снова испытать нечто подобное, позволь сказать тебе, чтобы ты отправлялась в ад. На этом фронте я уже побывал. Мне достаточно чисто плотских отношений, и я не желаю эмоций, которые потрясут меня до глубины души.
— Какая чушь! — говорит она со снисходительной улыбкой. — Ты никогда не был влюблён в Лилиан, если имеешь в виду это. Ты думаешь, что любил её, потому что она, несомненно, была прекрасна и вошла в твою жизнь в определённый период, когда ты чувствовал себя очень растерянным и очень одиноким. Это была и моя вина; я точно не намерена прятаться за соломинкой. Теперь, спустя столько лет, ты по-своему сублимировал эти чувства и страдания. Но это была не любовь, а лишь её плохая имитация. Если бы вы жили вместе, вы бы закончили, как твой отец и я. Вы бы поняли, насколько вы разные, но, прежде всего, как каждый из вас сумел выявить худшее в другом. Лилиан капризная, непостоянная и очень хитрая маленькая карьеристка. Ей нравилось держать тебя на грани, тебя и этого придурка Эмери. Слава богу, что ребёнок, которого она ждала, не твой, иначе это разрушило бы твою жизнь. Не появление ребёнка, а Лилиан, с её эгоизмом примадонны.
— Видимо, у тебя с отцом всё-таки есть что-то общее, — заявляю я. — Что ты знаешь о том, что произошло? Как ты смеешь судить о том, что я чувствовал и насколько это было для меня важно?
Несмотря на мой яростный взгляд, Дит не перестаёт смотреть на меня с нежностью.
— Дорогой, я не сомневаюсь, что это было важно для тебя. Важно в то время. Я появлялась нечасто, твоего отца было слишком много, ты не знал, что делать со своей жизнью. Ты начал заниматься ерундой, а потом появилась она, и ты почувствовал, что она тебя спасла. Но, смею надеяться, ты сам мог спасти себя. Ты никогда не был придурком, у тебя было мужество короля, а ошибки закончились. Она соблазнила тебя своими мягкими манерами и притворной миловидностью, и то же самое она делала с Эмери. В конце концов, она предпочла залететь от того, кого считала в то время скакуном-победителем. История доказала, что она ошибалась. Эмери никогда не будет тебе ровней. Ты победил его по всем фронтам. Вот почему я задаюсь вопросом, являются ли твои рабочие ритмы тем, чего ты действительно хочешь, а не способом доказать отцу и Лилиан, что они всегда ошибались на твой счёт и ты — чистокровный скаковой жеребец. Именно поэтому я надеюсь, что ты влюбишься и твоё сердце будет занято. Я боюсь, в противном случае эта ведьма попытается напасть снова. Ты видел себя в зеркале, мой мальчик? Ты считаешь, что выглядишь заурядно? А ты видел Эмери Андерсона? За четырнадцать лет он постарел на тридцать. Конечно, Лилиан помогла их уничтожить. Наряду с проблемами, создаваемыми его младшим братом, конечно.
Неприязнь мамы к Лилиан — история очень давняя. Время от времени Дит впускает её через окно в наших разговорах. Лилиан никогда не нравилась Дит. И хотя они редко встречались, мама всегда утверждала, что ей достаточно взгляда, чтобы оценить человека. Оглядываясь назад, можно сказать, — мама не ошиблась. Мне не было и 20, когда Лилиан познакомила меня со значением слова «боль». Она выбрала Эмери не потому, что любила его; то же самое можно сказать, если бы она выбрала меня. Она выбрала того из нас, кто казался более амбициозным и перспективным.