Я смотрю на себя… смело, я смотрю на себя. В жизни я преодолевала испытания и посерьёзнее, чем это. Я могу это сделать, я должна и хочу это сделать.
Сжимаю кулаки, сглатываю, а затем смотрю на девушку, которая смотрит на меня через зеркало. Шрам от ожога тянется от уха до скулы, он похож на молнию, и когда-то был красноватый, а теперь постепенно становится бледно-розовым. Я прикасаюсь к нему, он больше не болит, это часть меня. Поглаживаю по нему, словно хочу извиниться. Обычно, даже если не смотрю на шрам, я проклинаю и ненавижу его.
Мне почти хочется плакать. Не из-за изуродованного лица, а потому что понимаю, — я сама себе злейший враг. Если бы я увидела на улице девушку с похожим шрамом, то не почувствовала бы такого отвращения, которое Джейн испытывает к Джейн. Возможно, я бы даже не заметила. Может, если бы она оказалась прямо передо мной, я задумалась, что с ней могло случиться, но уж точно не стала бы убегать, как вампир убегает от солнца. Как я убегаю от зеркал и воспоминаний.
В подтверждение этого, как только в туалет входят две дамы, я прикрываю эту часть лица волосами. Жест автоматический, инстинктивная защита, хотя никто не обратил на меня внимания, никто не указал на меня пальцем.
Несомненно, настоящий монстр, от которого мне приходится защищаться, — это мой страх. Мне придётся много работать над этим. А пока я крадусь, будто в чём-то виновата.
— Вы посмотрите, кто здесь. — Меня блокирует рука, хватая за запястье, казалось бы, в дружеской манере, поскольку мы находимся на публике. Однако в его голосе нет ничего дружелюбного. — Мне казалось невероятным, что это можешь быть ты. Но это так. Знаешь, я могу подать на тебя в суд за нанесение телесных повреждений? У меня швы на члене, идиотка! Двадцать дней я не мог трахаться! — Я сопротивляюсь, но Андерсон сжимает сильнее. — Но всё же есть способ не позволить тебе гнить в тюрьме. И я уверен, ты знаешь какой.
Джеймс приближается ко мне с манерой, которая со стороны может показаться романтичной. Его дыхание пахнет алкоголем, фальшивая улыбка разит ядом.
— Отпусти меня, — говорю я, стараясь не показывать страха. — Или закричу.
— Пока ты можешь идти. Здесь слишком многолюдно. Я люблю уединение. Но скоро ты меня услышишь. Мой член полностью зажил, я уверен, ты захочешь убедиться в этом сама.
И в пренебрежительном жесте Джеймс отпускает моё запястье. Я не мешкаю, а сразу же убегаю. Уверена, у меня за спиной он смеётся, но мне всё равно. Как только замечаю лифт, я бросаюсь внутрь. Мне кажется, что во мне нет крови, а тело леденеет.
Затем кто-то вбегает за мной. Арон Ричмонд бросает на меня обеспокоенный взгляд. Моё присутствие не удивляет его, словно он знал, что я здесь.
Он искал меня?
Арон беспокоился обо мне?
Я снова чувствую тепло.
Я ненавижу Арона и в то же время благодарна ему.
Он искал меня.
Беспокоился обо мне.
Мне хочется взять его руку и поднести к своему лицу, хочется поблагодарить и заплакать в его ладонь, хочется сказать ему, что я что-то чувствую к нему, такое, что меня пугает.
Но я ничего такого не делаю. Признание ему в любви, не будет даже последним, что я сделаю в жизни. Показать Арону свои чувства, значит подвергнуть себя риску новых ран. Прояви я больше нежности, и моё сердце стало бы таким же, как и мои кости, и всё моё тело. Если буду более настоящей, я рискую принести в свою жизнь больше внутренних шрамов. Поэтому я сдерживаю все эмоции. Тише, тише, будь умницей Джейн, не улыбайся ему и не благодари, не позволяй почувствовать биение твоего сердца. Просто убегай.
***
— Что-то не так? — спрашивает меня Натан, пока у него дома мы смотрим по телевизору «Семь невест для семи братьев».
— Нет, всё в порядке, — лгу я, проглатывая попкорн.
— Ты уже несколько дней ведёшь себя тише, чем обычно. Ты никогда не была особо разговорчивой, но сейчас ты даже не слушаешь. Ты рассеянна. Что случилось? Дай угадаю... Это любовные муки? Если я не ошибаюсь, ты снова начала ходить на работу в Richmond & Richmond. Встретила снова того красивого молодого человека? Или... Дитя, я надеюсь, это не что-то более серьёзное.
Я пожимаю плечами, когда Адам Понтипи влюбляется в Милли и просит её выйти за него замуж после одного взгляда.
— Никаких любовных мук, Натан. Я не видела красивого молодого человека, о котором ты говоришь, и у меня нет никакого желания увидеть его снова. И ничего серьёзного не произошло.
Это не совсем ложь и не совсем правда. По вечерам я снова принялась за уборку офисов на Лексингтон-авеню, но Арона не видела даже издалека. Ничего более серьёзного не произошло: по крайней мере, ничего определённого. Я и сама чувствую себя странно: я чувствую себя странно потерянной, гораздо больше, чем моё обычное чувство потерянности. Гораздо больше, чем моё обычное ощущение себя не на своём месте в этом мире.
Для меня нормально передвигаться по городским улицам, как героиня фэнтези с мечом. У меня такой же хмурый и настороженный вид, как у персонажа мрачноватого средневекового сериала, который с самого рассвета должен быть на взводе, чтобы дожить до заката. Я живу так с самого детства; мне кажется, я никогда не расслабляюсь. Я никогда не спала закрыв оба глаза. Много раз видела сны с открытыми глазами, но очень мало — с закрытыми. Ведь чтобы увидеть сон с закрытыми глазами, нужно заснуть глубоко.
Поэтому страх, который испытываю в эти дни, должен быть мне знаком, но вместо этого я боюсь больше чем обычно. Страх за свой внутренний мир и страх за свою физическую безопасность.
Мне кажется, что за мной кто-то следит, хотя я никого не замечала. Когда ухожу с работы поздно вечером, я дрожу, пока не переступаю порог дома. Часто оборачиваюсь назад, убеждённая, что столкнусь с Джеймсом Андерсоном.
И потом, я скучаю по Арону.
Я удивляюсь, как такое возможно. Я даже его не знаю. Разговаривала с ним несколько раз и в основном с неприязнью. И всё же я скучаю по нему. Он больше не работает допоздна, и я подозреваю, что он вообще не работает. Кажется, никто не заходил в его кабинет уже несколько дней. Возможно, он в отпуске. Может быть, он в отпуске с Лилиан Пэрриш.
Он отдыхает с Лилиан Пэрриш, а я живу в ужасе, что не вернусь домой живой.
Но я не открываюсь Натану, иначе он снова начнёт уговаривать меня подать заявление на Джеймса Андерсона. Я всё ещё не хочу этого делать. Цена, которую придётся заплатить, будет слишком высока. Я просто должна быть осторожной. Джеймс точно не будет преследовать меня до смерти.
— Либо ты влюблена, — настаивает Натан, — либо боишься. Возможно, и то и другое.
— Ни то ни другое, уверяю тебя.
— Я не вчера родился, Джейн, ни в каком смысле. Тебя что-то беспокоит. И я знаю что. Твои рисунки говорят о многом.
— Ты видел мои рисунки? — спрашиваю, краснея.
— Ты была на работе и оставила окно открытым, и вся пыль с улицы грозила проникнуть в твою квартиру. Поэтому я воспользовался своим ключом и вошёл, чтобы закрыть его. Бумаги были разбросаны повсюду, я точно не шпионил.
Я прикусила губу.
— Это просто рисунки, — признаюсь я, снова пожимая плечами.
— Похоже, в последнее время твоя любимая тема — тот красивый молодой человек. Я насчитал по меньшей мере двадцать листов, посвящённых ему. Крупные планы, профиль, его руки, та странная татуировка, которая проходит у него за ухом. Это должно что-то значить.
— Рисуют то, что красиво, и ничего это не значит. Я могу начать рисовать радугу, если увижу одну и она меня зацепит.
— Ты никогда не видела радуги?
Я качаю головой. Чтобы увидеть радугу, нужно посмотреть на небо. В детстве я не могла этого делать, мне приходилось оглядываться назад. Я должна была остерегаться опасностей гораздо ниже неба. Повзрослев, выжив, я перестала в это верить. Я убедила себя, что радуга — это как лесные феи, которые показываются только особенным людям. Не мне.
Я живу в подвале с единственным окном, у меня в доме только одно зеркало, которое постоянно избегаю. Мне нравятся замкнутые пространства, рисую в полумраке, напоминающем XVIII век, люблю шум дождя и боюсь коварства солнца, которое всё освещает и ничего не скрывает. Радуга не может быть настолько смелой, чтобы противостоять моей тьме.
— Ты должна найти цель своей жизни, дитя, — настаивает Натан.
— У меня уже есть цель.
— И какая же?
«Выжить».
— Например, посмотреть этот фильм, — пытаюсь пошутить я. — Своими разговорами ты заставляешь меня пропустить самые любимые песни.
— Ты никогда не хотела ничего мне рассказывать о своей прошлой жизни. Я даже не знаю, откуда у тебя эта рана. Ты говорила о несчастном случае, но я с трудом в это верю. Я никогда не настаивал из уважения, но... ты никогда не думала с кем-нибудь поговорить об этом? Не со мной, конечно. С профессионалом. Признать, что не в порядке, может быть уже чем-то.