Я встаю и подхожу к месту, которое выделил под верфь. На высоких деревянных опорах корпус парусника парит, как библейский ковчег. Инстинктивно я вспоминаю Джейн и провокационные вопросы, которые она задавала своей матери в детстве и за которые получала наказание в виде ударов по рукам, запертых дверей, постных дней и молчания.
Пора бы мне перестать думать о ней. Я думал о ней по пути сюда, задаваясь вопросом, правильно ли я поступил, оставив её у Дит, в безопасности ли она, будет ли ей комфортно в галерее. Я также думал о ней, когда Анна Фергюсон рассказывала о голубях. И я думаю о ней сейчас.
Лучше посвятить себя работе и погрузить свой мозг в спячку.
Но видимо, мой мозг не заслуживает покоя. Потому что прямо сейчас, прямо здесь, голос прибивает меня к измерению, в котором я не хочу находиться.
Я слышу своё имя.
Затем оборачиваюсь.
— Я перелезла через забор на пляже, — говорит Лилиан, стоя в дверях. Затем она пристально смотрит на меня, оглядывая с головы до ног. — Арон, ты хорошо выглядишь. Ты в опасной форме.
— Опасной для кого? — спрашиваю я.
Я знал, что у Андерсонов есть дом в округе, но в другом районе. К счастью, из-за наших разных социальных привычек я никогда с ними не встречался. Лилиан Пэрриш не из тех, кто приезжает в Хэмптон в ноябре, когда единственные живые существа вокруг —коренные жители маленьких деревень.
Но вот она здесь, в джинсах и пуловере, с распущенными светлыми волосами, в низких кожаных сапогах и розовой шали.
— Для меня, — заключает она, не отрывая взгляда от моего тела.
Я вхожу в дом, не приглашая её следовать за мной, и когда выхожу, на мне тоже джемпер и джинсы. Затем я возвращаюсь к своей яхте, но Лилиан не уходит.
— Не помню, чтобы приглашал тебя остаться, — говорю я, пока вожусь с какими-то инструментами.
— Я вынуждена нарушить правила, Арон, иначе твоя строгость помешает мне поговорить с тобой. Я давно знаю, что зимой ты приезжаешь сюда на выходные, но до сих пор мне не удавалось этим воспользоваться. Конечно, я не была уверена, что ты приедешь сегодня, но я попыталась. Думаю, ты заблокировал мой номер, потому что я пыталась дозвониться до тебя, но безуспешно.
Я сжимаю рукоятку ручной шлифовальной машины, а внутри меня бушует моя обычная ярость. Меня тошнит. Не могу смириться с тем, что Лилиан пришла сюда, делает всё, что хочет, что она решила бросить меня тогда, когда ей так захотелось, и решила вернуть меня обратно сейчас, когда ей приспичило. Я ненавижу её, хотел бы затрахать до слёз, и в то же время хочется приказать ей исчезнуть, больше не засорять моё пространство и не испытывать терпение.
— О чём ты хочешь поговорить со мной, Лилиан? — спрашиваю, не оборачиваясь. — Сделай это раз и навсегда и отвали.
Я слышу, как она приближается, но продолжаю игнорировать.
— Пожалуйста, Арон, посмотри на меня, я не могу говорить с твоей спиной, какой бы красивой она ни была, — просит она, теперь уже совсем близко. — Я... я просто хочу извиниться, — Смотрю на неё, словно хочу сжечь. — Ты пугаешь, когда так на меня смотришь. Если бы не знала, что ты самый добрый человек на свете, начала бы думать, не собираешься ли ты ударить меня этой штуковиной в руке.
— Лилиан, я был самым добрым человеком в мире. Ты устарела. Но я не буду бить тебя этой штукой. Это может сделать твой подонок шурин, а не я. Общение с человеческими отбросами немного сбивает тебя с толку.
В её взгляде появляется беспокойство, но не удивление, будто она не знает о проступках Джеймса.
— В каждой семье есть… свои проблемы, — очень дипломатично ограничивается она.
Я избегаю ярости, чтобы она не поняла, что собираюсь прижать к скамье подсудимых этот кусок дерьма как можно скорее или, как вариант, разобью ему лицо.
— Чего ты на самом деле хочешь, Лилиан? — я возвращаюсь к главному вопросу.
— Я сказала тебе. Хочу извиниться за то, как себя вела. Я сделала неправильный выбор. Я была глупа и наивна. Эмери никогда не был тем мужчиной, который мне нужен. Все эти годы... Я не была счастлива и всё время думала, что было бы, если бы...
На мгновение искушение швырнуть в неё шлифовальную машинку становиться непреодолимым. Затем я позволяю снова взять верх сарказму.
— Наивная — не то слово. Ты была оппортунисткой, Лилиан. Оппортунистка, расчётливая, сука и шлюха. Ты можешь сколько угодно говорить, что расчёта не было, но я уверен, ты обрюхатилась от Эмери, пока трахала меня, потому что боялась, что я никогда не стану великим адвокатом. Эмери был более традиционным, более готовым идти по стопам своей семьи. А тебе необходимо было отказаться от своей дерьмовой жизни, не так ли? Ты никогда не видела столько денег сразу, тебе казалось нереальным вырваться из твоей жалкой мелко-буржуазной прослойки, состоящей из торговцев, которые до этого были фермерами, а до этого скотокрадами. Но настоящим наивным дураком был я, а не ты. Меня очаровала твоя внешность, твоя притворная невинность, твои слова о любви, такие же лживые, как слова Иуды. Ты заставила меня страдать, я не отрицаю этого. Ты сделала меня тем, кто я есть сейчас. И такой, кто я есть сейчас, не знает, что делать с твоими извинениями. У меня сложилось впечатление, что они так же неискренни, как и твои обещания, и ты, несмотря на свою внешность целомудренной и утончённой принцессы, не утратила склонности быть правнучкой угонщика скота, меркантильной, расчётливой, стервой и шлюхой. А теперь проваливай.
Я ожидал оскорблённой реакции, но моя жесткость была встречена крещендо рыданий. Лилиан смотрит на меня со слезами на глазах. Она рыдает. Либо она великая актриса, либо на самом деле в отчаянии.
Несколько мгновений я ошеломлённо наблюдаю за ней.
Лилиан и правда выглядит очень печальной, её слёзы кажутся искренними. Несомненно, она могла стать экспертом и в этом, могла отточить своё искусство и научиться играть разные роли — хорошей жены, филантропа, утончённой примадонны и раскаявшейся стервы.
— Прекрати, Лилиан, — говорю ей. — Я не куплюсь на твои уловки.
— Мне очень жаль, Арон, — бормочет она, всё ещё всхлипывая. — Я не специально забеременела от Эмери. Это просто случилось. У меня не было другого выбора, кроме как выйти за него замуж. Ты бы хотел, чтобы у меня в животе был ребёнок от другого мужчины?
— Нет, — отвечаю я с абсолютной уверенностью.
— Видишь? Я выбрала его в силу обстоятельств. За эти годы я не испытывала недостатка в комфорте, и я люблю своего сына. Но Эмери... Я никогда не любила его. Я не говорю, что он плохой парень, как его брат, но... он непростой мужчина. Он всегда много требовал от меня, словно купил меня. Он требовательный человек, во многих смыслах. Я часто плакала, втайне сожалея о тебе. К сожалению, Эмери всегда очень старался казаться безупречным на публике и даже думать о том, чтобы уйти от него, было невозможно. Это помешало бы мне видеть Люка, моего сына. Однако сейчас кое-что изменилось. И я могу вернуть себе свободу, не опасаясь его мести.
— Я не знаю, что изменилось, Лилиан, и не хочу знать. Но на твоём месте я бы не стал обольщаться. Если кровь не вода, то месть всегда будет для него на первом месте. Ты можешь думать, что он у тебя в кулаке, но он всё равно тебя обманет.
— Не в этот раз, — заявляет она так же уверенно. — На этот раз у меня есть доказательства... — Она делает паузу, как бы сожалея о том, что сказала слишком много. Я понимаю, что Лилиан намекает на измену, возможно, уже энную, со стороны Эмери. И я чувствую, что измена — это ещё не всё. За этим должно быть что-то большее, чем муж, трахающий свою секретаршу. Что-то, способное заставить Лилиан поверить, что она держит верх и может получить то, что хочет, без возмездия. — Но я не об этом хотела с тобой поговорить, — продолжает она, придвигаясь ближе. — Я просто хотела извиниться и... спросить тебя, если мы... Если бы я попыталась поцеловать тебя, что бы ты сделал?
Она смотрит на меня, задрав голову. Щёки влажные, фарфоровая кожа гладкая, без каких-либо изъянов. Я могу это сделать. Могу поцеловать её. Я даже хочу.
Равнодушие — это даже не самая последняя из тех эмоций, которые я испытываю. Лилиан влияет на меня, беспокоит, заставляет вспомнить. Возвращает неуверенность, похороненную под слоями панциря. Я мог бы и хотел. Но за четырнадцать лет я натренировался прятать всё за панцирем, и единственное действие, которое разрешает разум, — это гневное отворачивание в сочетании с торжественным «пошла на х*й» и ложью, размером в три океана.
— Я встречаюсь с женщиной, — вру я с невозмутимостью человека, привыкшего обманывать без тиков.
Лилиан недоверчиво расширяет глаза. Кажется, она размышляет над этим вопросом. Затем пожимает плечами.
— Это не имеет значения, — заявляет она. — Ни одна из них никогда не имеет значения. Я следила за твоими историями, часто видела тебя с красивыми женщинами, но я всегда знала, что всё закончится.