— Адвокат Ричмонд, — перебивает Джейн. — Никогда больше не делайте этого.
— Что?
— Вы обратились ко мне на «ты». Ни с того ни с сего. Я бы избегала этого. Это слишком конфиденциально... — Она замолкает, плотнее укутываясь в пальто, которое едва защищает от ветра, дующего с Ист-Ривер, и смотрит на меня. — Если в вашу голову хоть на мгновение закралась иллюзия, что мы можем стать друзьями или даже чем-то большим, избавьтесь от неё, иначе вам будет больно.
Джейн использовала мои слова, которые сказал ей, когда она пришла ко мне домой, чтобы навести порядок и приготовить суп.
Я одариваю Джейн едкой улыбкой.
— Когда вы правы, вы правы, — признаю я.
— Вы говорили мне о помощнике прокурора. Вы рассказали ей что-нибудь о.… о моём прошлом?
— Это сделаете вы, мисс Фейри, — я провокационно подчёркиваю вы и мисс. Джейн понимает. Она выпячивает губы, слегка надувая. Они красные, как коралл. Я сердито отвожу взгляд.
Джейн кивает и слегка склоняет голову.
— Ну, раз уж мы более-менее всё сказали, я пойду.
— Галерея в другой стороне.
— Я не вернусь в галерею, а пойду домой, — Я хмурюсь, представляя, как она идёт девять миль. Словно прочитав мои мысли, Джейн продолжает: — Я не парализована, мне немного трудно ходить, и я пройдусь, пока не устану. Обычно это несколько миль. Потом поймаю такси. Но сначала хочу прогуляться вдоль Ист-Ривер, мне это нравиться. Не то чтобы это вас интересовало, так что извините за отступление.
— Гулять ночью по Лонг-Айленд-Сити в одиночку не очень благоразумно.
— Уверяю вас, в этом районе гораздо спокойнее, чем в любом другом районе Манхэттена. Со мной никогда ничего не случалось, и я сомневаюсь, что Джеймс Андерсон настолько самоотвержен, что покинет Верхний Ист-Сайд, чтобы преследовать меня здесь.
— Джеймс Андерсон — не единственный засранец в округе. Я провожу вас.
— Это любезно, но, как я уже говорила, я хочу прогуляться.
— Я пойду с вами.
Она так дрожит, что кажется, будто вот-вот упадёт. Я не уверен, но мне кажется, она краснеет.
— Не нужно. Я делаю это каждый вечер, когда выхожу из галереи.
— В другие вечера вы, твою мать, так не одеваетесь.
Матерное слово скорее для меня. Почему я продолжаю вести себя так, будто её безопасность — моя проблема? Джейн способна постоять за себя, она это не раз демонстрировала. А у меня есть дела поважнее, чем сопровождать девушку, которая ходит по улицам Куинса со скоростью улитки, и которой ясно дал понять, что не хочу переступать границы профессиональных отношений.
Провожать её домой — это не переходит грёбаную черту?
В чём смысл моего стремления?
Я не знаю, пока не знаю, возможно, никогда не узнаю, а может быть, узнав, — пожалею, что сделал это.
Дело в том, что я не оставляю её одну.
Я показываю ей дорогу, сделав своеобразный ироничный поклон.
— После вас.
— Повторяю…
— Вы не можете запретить мне идти по общественной улице. Если мне нравится любоваться горизонтом Нью-Йорка с этого ракурса сегодня вечером, то вас это не касается.
Она хватает прядь волос между пальцами и накручивает, будто это цветная ленточка на упаковке. Надувает губы, которые становятся ещё более пухлыми. Интересно, а Джейн осознаёт, насколько она чувственна, невинна и обольстительна? Вряд ли она это понимает. Она не может представить, что творится у меня в голове.
Мысль, что и Томас заметил это, что он тоже сумел пробиться сквозь пелену её несовершенства, заметить непреднамеренный эротизм её медленных, изящных жестов, мягкую теплоту голоса и сформулировать мысли, схожие с моими, о нежной теплоте всего остального, необъяснимым образом выводит меня из себя.
В раздражении я ухожу, а она остаётся на шаг позади. На мгновение, мне кажется, что Джейн не отступит, чтобы её оставили в покое. Или она передумала и решила вернуться в галерею, чтобы продолжить свою интрижку с Томасом?
Её голос устраняет все сомнения.
Она не говорит ничего особенного.
Джейн просто говорит:
— Спасибо, — И восемнадцатилетний придурок во мне даже осмеливается улыбнуться.
***
Если бы не то, что я притормаживаю, чтобы не оставить Джейн далеко позади, мы бы действительно выглядели как два человека, случайно оказавшиеся на одной дороге. Через некоторое время она начинает хромать всё заметнее. Не предупреждая, Джейн садится на одну из скамеек, стоящих вдоль балюстрады, с видом на канал.
Я прислоняюсь к перилам, спиной к воде, переливающейся свинцовым цветом.
Что я делаю?
С какой стороны ни посмотри, я гуляю с девушкой.
Я.
Арон Ричмонд.
Тридцати двух лет.
Адвокат с панцирем на душе и атрофированным сердцем.
Я гуляю с девушкой.
Не делал этого уже лет четырнадцать.
Последний раз, когда я бесцельно гулял, я был с Лилиан. Я сказал ей, что люблю её. Мы были вместе полгода. Пока она не переспала с Эмери.
Теперь у меня есть цель, я не собираюсь делать никаких романтических признаний, но это не отменяет того факта, что всё это странно.
Вообще-то, самое странное происходит дальше.
— Вы поели, Джейн? — спрашиваю неожиданно.
Она резко поднимает голову.
— Нет.
— Я тоже не ел, и голоден, как волк.
— Вы можете идти, я вызову такси и...
— Вы не хотите поужинать со мной?
— Ч-что? — спрашивает она, округлив глаза.
— Я в долгу перед вами. Вы заботились обо мне. И ваш бульон был вкусный.
— Вы... вы его выпили?
— Он поставил меня на ноги. Так что я у вас в долгу. В районе Митпэкинг, на террасе Standard Hotel, есть ресторан, который...
— Нет.
— Нет?
Она качает головой, глядя на реку. Несколько мгновений она выглядит обеспокоенной, растерянной, раздражённой. Такое со мной происходит впервые. Чтобы женщина отказалась от моего приглашения. Признаюсь, я тоже раздосадован.
— Я угощу вас ужином, — продолжает она.
— Это я должник, а не вы.
— Неправда. Я обязана вам всем. Так что теперь вы пойдёте со мной.
— Куда?
Джейн одаривает меня опасно яркой улыбкой. На неповреждённой щеке я впервые замечаю ямочку.
— Тут недалеко, я не могу позволить себе ужин в Standard Hotel, — она поднимается со скамейки и указывает на что-то неподалёку. Очередь людей, передвижной киоск, карикатурный рисунок сэндвича на крыше оранжевого фургона. Джейн снова улыбается мне. — Могу я предложить вам хот-дог, адвокат Ричмонд? Уверена, вы привыкли к совсем другой пище, и ваш модный наряд больше подходит для ресторана на крыше Манхэттена, но могу вас заверить, вы не разочаруетесь. Иногда для того, чтобы вкусно поесть и насладиться захватывающим видом, вовсе не обязательно подниматься на террасу эксклюзивного отеля. Вкус и красота могут таиться где угодно.
***
Чёрт возьми, они могут притаиться где угодно. Вкус и красота. Хот-дог наивкуснейший. Я не ел таких лет сто, на улице, пачкая руки, как мальчишка. Профиль небоскрёбов на Манхэттене впечатляет даже отсюда. А Джейн... её профиль пока она ест, более эффектен, чем скайлайн.
Простая, тихая, умиротворяющая.
Кроме моментов, когда она слизывает горчицу с губ, а затем с пальцев.
В этот момент она совсем не умиротворяющая.
Мы по-прежнему мало разговариваем. Всё ещё похожи на прохожих, случайно встретившихся в одном месте.
Но вдруг ни с того ни с сего, я нарушаю молчание вопросом:
— Это правда, что Томас Мур хочет написать ваш портрет?
— Да, — простодушно признаётся она.
— Думаете согласиться?
— Нет. Он уже написал мой портрет, хотя и не знает об этом. Я — то существо на картине с танцорами, израненное и растерзанное, с кровью на обрубках крыльев и торчащими лопатками. Не хочу, чтобы он видел что-то другое.
Мне не жаль, что Джейн не хочет быть изображённой, но я против того, что она думает о себе только в определённых терминах. Только как о чём-то сломанном и никогда не собранном вновь. Мне чертовски жаль.
«Почему мне жаль?
Вернее, почему мне жаль так сильно?»
— Скоро нам снова придётся открыть тему психотерапии, Джейн.
— Не сейчас, — со вздохом шепчет она. — Вы знаете, что картина продана? Интересно, кто захотел обладать этим… смотреть на эту вещь. Видеть эту постоянную боль.
На мгновение я задумываюсь над ответом.
— Тот, чьи крылья никогда не отрывали, и кто не знает, каково это на самом деле. Или тот, кто знает, что это такое, и находит эту постоянную боль по-своему очищающей. Вот что делает искусство, Джейн. Оно помогает исцелиться или почувствовать себя менее одиноким. Или это может быть кто-то, у кого есть мотив, о котором мы не знаем.