Сжимаю в пальцах сигарету, которая уже достигла фильтра. Медленными шагами пересекаю комнату, чтобы потушить её в единственной пепельнице, больше похожей на мраморную скульптуру, также никогда ранее не использовавшейся по своему назначению. Как только я подхожу, ярость, уже нарастающая во мне, несмотря на моё спокойствие, побуждает меня выплеснуть всё прямо на журнальный столик. Я энергично нажимаю окурком на дорогой антиквариат, оставляя неизгладимый чёрный след.
Затем я поворачиваюсь к ним. У отца такой вид, будто он сдерживает одну из своих лекций, наполненную дежурными фразами, высокопарными изречениями и насилием, просачивающимся из кажущейся мудрости. Взгляд дедушки более властный. Кивком он приказывает отцу заткнуться, давая понять, кто здесь главный.
— Полагаю, у вас уже есть для меня пара дерьмовых дел.
— Да, — подтверждает дедушка. — Дело, которое, несомненно, тебя заинтригует.
— Тебя заинтригует, ещё как, — повторяет мой отец. — Когда ты узнаешь о чём речь, поблагодаришь нас за то, что подумали о тебе. Если сделаешь всё правильно, то сможешь привлечь одного из Андерсонов к суду.
— Что?
— Не твоего Андерсона, — с ухмылкой продолжает отец. — Младшего брата. Но думаю, что создавать проблемы одному из них всё равно приятно, особенно за такие преступления.
— О чём речь?
— Сексуальные домогательства и попытка изнасилования.
— Клиентка уже здесь, — добавляет дедушка.
Он подходит к интеркому на столе и приказывает своему секретарю впустить ожидающего.
Мне хочется послать их к дьяволу, но я сдерживаю себя, потому что не могу смириться с мыслью, что отец считает меня неспособным справиться с таким делом. Будучи великим адвокатом по уголовным делам (которым он и является), я уверен, он уже предвкушает, как увидит меня неловко стоящим в зале суда, вынужденным опустить крылья, потому что, на самом деле, я не посещал судебные заседания уже очень давно. Более того, я хочу узнать больше о том, что сделал Джеймс Андерсон. Как бы его семья ни старалась держать это в тайне, он имеет репутацию посредственного адвоката, закоренелого развратника и серийного токсикомана. Засранцы, которые проводят каждую ночь своей жизни, напиваясь и балуясь кокаином, рано или поздно совершают серьёзные проступки.
Поэтому я молчу, когда дверь открывается. И молчу, даже когда в комнату входит призрачный клиент, и я понимаю, что это та самая незнакомка, которую мельком видел в лифте. И я молчу, даже задаваясь вопросом, не стал ли Джеймс Андерсон, помимо того, что он известный придурок, ещё и слепым или слабоумным.
Как он мог домогаться и даже пытаться изнасиловать такую девушку?
Глава 2
Джейн
Как только вижу Арона Ричмонда, прислонившегося к колонне со скрещенными на груди руками, мне хочется убежать.
«Не он. Только не он, пожалуйста. Не позволяйте ему заниматься моим делом».
Его взгляд, полный отвращения, подобен отравленному клинку. Мне следовало бы привыкнуть к таким взглядам: наряду с теми, которые выставляют напоказ ложную жалость, они исчерпывают то внимание, которое я получаю от людей. Я должна привыкнуть к этому, и обычно они скользят по мне как по маслу.
Именно, обычно.
Но сейчас ситуация далека от обычной. Презрительное внимание Арона Ричмонда ранит больше, чем любое подобное, испытанное мной раньше.
Я не должна была приходить, не должна была позволять Натану убедить себя попробовать этот путь. В свою защиту скажу, — я и не предполагала, что он может присутствовать (я проверяла, Арон ещё не старший партнёр и не занимается уголовным правом). Так почему он здесь?
Я хочу незамедлительно развернуться и уйти, но в итоге выйдет жалкая сцена, которая унизит меня, подчеркнув мою неуклюжесть.
На правой стороне лица у меня до сих пор виден старый шрам, который кажется мне трёхмерным монстром. Натан пытался убедить, что шрам не так ужасен и я сама искажаю его восприятие из-за своей неуверенности. Словно этого недостаточно, когда устаю, я немного прихрамываю из-за плохо вылеченной травмы связок. А когда сильно волнуюсь, возможно, потому что мышцы деревенеют, моя осанка становится неестественной, и я хромаю ещё больше.
Сейчас я сильно взволнована. А если развернусь без объяснений, да ещё хромая, то навлеку на себя насмешку одних и жалость других. Я могу вынести насмешки, но не жалость, от кого бы она ни исходила.
Гордость не позволяет мне отступить, как маленькому трусу. Я маленькая, но я не трус. И я не боюсь Арона Ричмонда.
Ну, вообще-то, я его немного страшусь. Не потому, что он такой же уродливый, как я. Уродство не является частью его жизни, как красота — частью моей. Высокий, светловолосый, элегантный. У него глаза цвета васильков. Арон, без сомнения, самый привлекательный мужчина, которого я когда-либо видела.
— Присаживайтесь, мисс, — приглашает меня Спенсер Ричмонд (глава юридической фирмы и старший юрист).
Я продвигаюсь вперёд, и мне неприятен неравномерный стук моих ботинок по тщательно отполированному паркетному полу. Ещё мне ненавистна боль в ноге. Когда погода вот-вот изменится, это чувство обостряется. Может быть, завтра будет дождь.
Внутри меня дождь идёт уже сейчас.
Спенсер Ричмонд поднимается со своего кресла и приглашает меня сесть на его место. Я качаю головой и сажусь на стул ближе к двери. Ужасно неудобно, но я не собираюсь пересекать всю комнату, чтобы добраться до противоположной стороны этого циклопического стола. Как не намерена мириться с жалким обращением, приготовленным для инвалида. Я инвалид, но здесь по другой причине, и не выношу, когда мне указывают на мою немощь.
Возможно, я просто не могу вынести того, что Арон Ричмонд так навязчиво намекает о том, что я состою из древних ран. Думаю, всему виной его присутствие. Если бы был только старик, я бы прозаически приняла его доброту. Если бы Арон не смотрел на меня, я бы воспользовалась этим просторным креслом. Моё тело заставит меня заплатить с процентами за этот грех гордыни, но я не сдвинусь с места.
Мои ноги не касаются пола (если вообще можно сказать, что я сижу), поэтому я остаюсь на краю, нелепо застыв; ладони потеют, я непрерывно глотаю воздух, а сердце колотится.
— Вы хотите, чтобы присутствовала адвокат Люсинда Рейес? — переспрашивает пожилой адвокат. — Учитывая темы, которые будут затронуты, присутствие женщины может...
— Благодарю вас за чуткость, — перебиваю я с готовностью человека, желающего как можно скорее положить конец этой пытке, — но мне не нужна женская солидарность, и я хочу сразу перейти к делу. Кроме того, если я обратилась к вам, то только потому, что хочу добиться справедливости, и знаю, что справедливость в некоторых случаях проходит через боль. Мне знакома боль, и я ничего не боюсь. Так что давайте продолжим. Спрашивайте что хотите.
У Корнелла Ричмонда взгляд менее учтивый, чем у его отца, но уж точно менее тревожный, чем у его сына, который продолжает смотреть на меня с наглой бестактностью.
— Вашим делом будет заниматься адвокат Арон Ричмонд, — объявляет он. — У вас есть какие-либо возражения?
Я рискую широко раскрыть рот и выглядеть как умирающая рыба. Хотела бы ответить ему «да», сказать, что я многое имею против этого и против самой идеи иметь с ним что-либо общее. Но если я это сделаю, мне придётся объяснить причину моего упрямства.
Поэтому я сжимаю губы и качаю головой с кажущимся спокойствием. Сердце продолжает бить в барабан, но маска на моём лице остаётся бесстрастной.
— Хорошо, тогда мы оставим вас одних, — продолжает более пожилой. — Арон, можешь остаться здесь, нет необходимости идти в твой кабинет.
Внук стискивает зубы и прищуривается. Одной рукой он энергично хватается за спинку стула, и этого незначительного жеста мне достаточно, чтобы понять степень его несогласия. Арон не хочет иметь со мной ничего общего, он не хочет разбираться с моим делом. Я ему так противна, что мужчина предпочёл бы промыть глаза кислотой, но он вынужден остаться и не посылать меня в ад. Очевидно — главный не он. Пока нет. Похоже, что нож держат его отец и дед. Я только надеюсь, что этот нож не окажется в моём сердце.